После Бутина с речью к казакам обратился Дмитрий Шилов. Никогда еще не слыхивал Егор таких жгучих, хватающих за душу слов, как на этом митинге. Туман застилал ему глаза, он забыл про все: про дом, про мать, про Настю, и, когда Богомягков в ответной речи заявил, что аргунцы не посрамят чести красного казачества, грудью встанут за революцию, Егор, взволнованный до слез, вместе с другими исступленно кричал:
— На фро-онт!
— За револю-ю-цию!
— Даешь приказ!
— Ура-а!
Последним говорил командир полка Метелица. Бравый вид имел бывший войсковой старшина: в неизменной своей гимнастерке с алым бантом на груди, с заломленным на фуражку золотистым чубом и такой же курчавой бородкой, он был великолепен, а серые, лихие глаза его горели отвагой. Речь Метелицы была самой короткой из всех; тоном, в котором чувствовалась уверенность и в себе и в своих казаках, он заявил горожанам, что полк сегодня же, после небольшой остановки на станции Антипиха, выступит на позиции. Тут Метелица чуть помедлил и, запрокидывая голову, властным командирским голосом воскликнул:
— По-олк! Слушать мою команду: по вагона-а-ам… марш!
И сразу же на убыль пошла толпа на перроне, казаки, растекаясь вдоль всего состава, устремились к своим вагонам.
Под бравурные звуки оркестра и крики «ура» эшелон аргунцев двинулся из Читы…
Все это на мгновение вспыхнуло и промелькнуло в памяти Егора, и снова перед глазами его Настя.
«Уж сегодня-то свидимся, сбегу, ежели вахмистр не отпустит…»
События этого дня взволновали всех казаков, потому-то среди них и не молкнет ни на одну минуту говор:
— Опять на фронт, значит!
— Мимо дому ехать приходится!
— До нашей станицы от Карымской два часа езды…
— И откуда его черт принес, этого гада… Семенова.
— Уж доберемся же мы до него…
— А время-то какое, пора уже сеять…
— Неделя остается до Егория…
Долговязый, весь какой-то нескладный, Сараев волнуется больше всех, особенно когда поезд стал подходить к станции Маккавеево, где находится и станица и дом Сараева.
— Во-он он, дом-то наш, зеленые ставни, — крепко ухватившись за косяк двери и ни к кому не обращаясь, громко говорит Сараев, — Отец в ограде ходит, ей-богу, отец, кому же больше-то. Не отпустит вахмистр, волк его заешь, а тут пять минут ходу! Бож-же ты мой, восьмой год…
— Плюнь на вахмистра, — басит Молоков, — забеги попроведай, а со вторым эшелоном догонишь, только и делов.
— Забежать, говоришь? — Сараев отрывается от двери, выпрямившись, ошалело-радостно оглядывает казаков и зачастил как из пулемета: — А ить верно! Ах, мать ты моя, матушка, успею со вторым… Ребята, вы там Савраску моего, Митрий, ты уж седло-то мое сохрани… манатки.