– Расскажите нашу общую историю, – простонал он. – Я весь ваш, я никогда не принадлежал никому другому.
Он стал лизать ее лицо, как недавно лизал лицо Александры. Ее макияж превратился в надушенную грязь у него во рту. Она неожиданно начала защищаться, но он не ослаблял напора.
– Вы… – бормотал он, – я принадлежу вам. Владейте мной. Возьмите меня. Приказывайте мне. Убейте меня потом, но позвольте мне еще хоть раз с вами…
Она ударила его коленом снизу вверх. Генрих предвидел это и вильнул тазом, избежав удара, хотя больше всего на свете в этот момент он хотел прижать твердый как камень член к ее телу. О чем он забыл, так это о ногтях, которые не замедлили проехаться по его лицу. Когда Генрих раньше пытался поцеловать ее, она всегда насмехалась над ним, увертываясь и одновременно прикидываясь, будто он ее возбуждает. Однако сейчас она сопротивлялась всерьез, пылая ненавистью к нему. Он отшатнулся. Ее лицо исказилось, и внезапно в нем что-то стало не так. Генрих не успел рассмотреть, что именно, потому что она выплеснула полный бокал ему в глаза. Жидкость ослепила его. Молодой человек машинально схватил кувшин с вином и сбросил поднос на пол, услышав, как две трети годовых расходов Пернштейна разлетаются на осколки. В следующее мгновение он вылил кувшин вина на искаженное гневом лицо женщины.
Поликсена закрыла лицо руками и завизжала. Она отпрянула, натолкнулась на сундук, затем налетела на зеркало, висевшее на стене, и сбросила его на пол.
Оно лопнуло с громким, как выстрел из мушкета, треском и разлетелось на миллион мелких блестящих осколков, в которых миллион раз отразилась мечущаяся по комнате, спотыкающаяся, неистово кружащаяся белая фигура. Александра кричала от страха. Генрих замер, парализованный ужасом. Он видел верхнюю часть белой одежды, залитую вином и покрасневшую, как от крови; волосы, свисающие потемневшими мокрыми прядями; стройные белые руки, вцепившиеся в лицо и вздрагивающие, как два бледных, охваченных паникой паука. Он слышал, как тяжело дышит Филиппо.
Внезапно визг Поликсены перешел в хриплый, низкий вопль, в невнятные животные стоны заживо горящего на костре существа. Она упала на колени и стала извиваться в невидимом пламени. Генрих уронил кувшин и оттолкнул Александру в сторону. Он не спросил ее, что она увидела. Генрих даже себя не спрашивал, что, как ему показалось, он увидел, прежде чем содержимое бокала ослепило его. Он подскочил к дрожащей фигуре, упал рядом с ней на колени и отнял ее руки от лица.
Он услышал, как ее стоны снова перешли в визг сумасшедшей.