Максим Петрович встал.
Милости просим, Василий Михайлович! — сказал он, идя навстречу к своему гостю — Эй, Степка, стул!
— Зело благодарствую вам, высокопочтеннейший Максим Петрович, — промолвил офицер, кланяясь хозяину, — что вы меня, странного человека, изволили укрыть от холода и непогоды!
— Помилуй, батюшка, да за это нечего и спасибо сказать. Просим садиться.
— Всепокорнейше благодарю!
— Да зачем же на скамейке? Вот стул.
— Все равно, Максим Петрович. Пижайше прошу вас, не извольте себе чинить ради меня никакой турбации'.
— Турбации! — повторил про себя Максим Петрович, взглянув с удивлением на офицера. — Ну что, Василий Михайлович, — поотогрелся ли ты. — продолжал он, — Ведь погода-то не приведи Господи!
— Истину изволите говорить: совершеннейшее подобие морского штурма, или, паче сказать, смятение всех элементов.
— А по нашему просто: метель. Дозволь спросить: откуда путь держишь?
— Из Санкт-Петербурга. Ездил по указу начальства в Смоленск и Калугу; теперь пробираюсь в Москву.
— Так ты, сударь, не из здешней стороны?
— Нет, Максим Петрович, прошу экскузовать2! Я родом из Москвы, а служу теперь…
— Знаю, знаю: по-нынешнему, в царской гвардии, а по-старинному — в опричниках.
— Не прогневайтесь, Максим Петрович, — сказал офицер, улыбаясь, — я против этого протестую. Опричня была при государе Иоанне Васильевиче, а лейб-гвардия учреждена государем Петром Алексеевичем по примеру всех царствующих потентатов 3.
— Потентатов! — прошептал опять про себя Максим Петрович, нахмурив брови. — Так ты, Василий Михайлович, — молвил он, помолчав несколько времени, — недавно из этого… как бишь вы его зовете?.. Санк-Санк… Не прогневайся, молодец, я по-немецкому-то не горазд. Ну вот из этого бурха-то…
— Из Санкт-Петербурга. Я выехал оттуда на прошлой неделе.
— Ну, что у вас хам поделывается?
— Мало ли что: строят всякие здания, проводят каналы…
— И все идет успешно?
— Да, Максим Петрович! Поистине, доложу вам:
Санкт-Петербург, яко некий парадис, процветает и, наподобие преизрядного младенца, каждодневно возрастая, всякими инвенциями ' украшается.
— Не осуди меня, старика, — прервал Прокудин, — ты, молодец, изволишь такие мудреные речи проговаривать, что я тебя и в толк не возьму. Ну вот, примером сказать, уподобляешь ты вновь созидаемый град какому-то парадису, — а что такое парадис?
— Парадис? Это иноземное слово; оно соответствует нашему слову: земной рай.
— Вот что! Так на что ж ты, говоря с русским человеком, называешь земной рай по-немецки?
— Привычка, Максим Петрович. У нас в Санкт-Петербурге все так говорят.