Первыми ко мне подбежали техник и медицинская сестра.
— Товарищ капитан! Вы весь в крови… — участливо и тревожно произнес Дмитрий Мушкин. Он хотел вместе с девушкой оказать помощь. Я до того был взбешен, что, не помня себя, закричал, показывая на самолет:
— Чего встали? Тушите пожар!
Дмитрий бросился к машине, хотя там уже было много лишних людей. Окружив самолет, они изо всех сил старались погасить пламя.
Медицинская сестра попыталась было осмотреть мою раненую руку. Расстроенный всем случившимся, я грубо оттолкнул ее.
— Люди гибнут, машину надо спасать, а вы тут с этой ерундой… перевязкой.
От незаслуженной обиды у нее слезы навернулись на глазах. Медсестра упрямо топнула ножкой:
— Никуда не пойду. Я… я обязана оказать первую помощь…
Настойчивость девушки окончательно обезоружила меня. Стало вдруг стыдно за свою грубость. Как бы оправдываясь, я тихо пролепетал:
— Вы в белом, очень заметны с воздуха… Можете привлечь внимание противника.
Сознавал, что говорю ерунду, глупость, но продолжал свой жалкий лепет. И вдруг ухо уловило разговор о Чернышеве, люди со вздохами вспоминали о нем уже в прошедшем времени.
— Был человек — и не стало.
На войне никто не гарантирован от смерти. И все же тяжело было слышать, что Емельян, наш замечательный боевой товарищ, погиб, Я безмолвно пошел в ту сторону, где горел его самолет. Там курился только белый дымок, а вокруг толпились люди.
В бою, когда занят делом и все нервы до предела напряжены, при гибели товарища не предаешься горю. Но на земле ты бессилен приглушить свои чувства. Они здесь хозяева, и, хочешь или не хочешь, погружаешься в тяжелые раздумья. Живые всегда чувствуют себя в чем-то виноватыми перед погибшими.
Склонив голову, я стоял перед останками Чернышева, и непроизвольно вслух высказывал то, что было на душе: «Емельян, друг ты мой и славный товарищ по оружию! Каким ты был прекрасным человеком! Ты вчера еще мечтал об Октябрьских праздниках, а сегодня уже нет тебя… Ты с час тому назад думал только о жизни, потому и не простил душевной слабости товарища в бою. Ты никогда не задумывался о смерти — и вот она случайно настигла тебя».
Нарушенная «фоккерами» нормальная жизнь аэродрома быстро восстановилась.
Командир полка собрал летчиков. Не стал разбирать полет и ошибки, а только спросил:
— Понятно, когда летчик бессилен?
И может быть, от мысли, что ты жив, что погиб другой, не хотелось говорить.
В душе, наверно, каждый благодарил майора Василяку за то, что он никого не упрекает в беспечности.
— Ну, расходитесь по самолетам! — закончил Василяка. — Через пятнадцать минут новый взлет. — И показал рукой: — Вон «илы» уже идут.