— Правильно! Без гнева нельзя воевать. Даже в песне поется:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна…
— Только на одной ярости далеко не уедешь. Она должна быстро переплавляться в суворовскую формулу: не зевай…
— Осмелюсь заметить, — перебил Тимонов, — ты, Миша, свои изречения не приписывай Суворову. «Глазомер, быстрота и натиск», — вот суворовская наука.
— А ты вперед ведущего не выскакивай, — неодобрительно заметил Сачков. — Сейчас не те времена, когда предупреждали: «Иду на Вы». От фашистов глупо ждать приличий. Поэтому перед суворовской формулой должен стоять множитель: «Не зевай!» Да и суворовский глазомер нужно дополнить расчетом: теперь вон какая техника.
— Разумно, Сачок, разу-у-мно, — многозначительно протянул Рогачев. — Ты давай свои золотые идеи оформи в каком-нибудь трактате, а то ведь многие не знают их.
— А что, неправда? — Миша удивленно посмотрел на капитана. — Разве бы мы стали отступать в сорок первом, если бы помнили формулу: «Не зевай!»… — Сачков запнулся, очевидно подумав, что не все можно высказывать: — Если бы не вероломное нападение фашистов…
— Ну вот, видишь, — улыбнулся Рогачев, — покумекал — и другое запел!..
Приехал начальник штаба полка и сообщил, что над Ахтыркой идет воздушный бой. Из дивизии получен приказ: как только самолеты будут заправлены бензином, немедленно вылетать.
Все встали.
Солнце палило нещадно. Небо раскалилось и тоже дышало жарой. Аэродром был окружен белесым маревом. Вдали оно дрожало, и земля, казалось, коробилась, горизонт извивался.
— Ни тучки, — с глубоким сожалением проговорил Сачков, глядя на чистое небо и допивая чай.
— Да-а, не мешало бы дождичка, — со вздохом поддержал Выборнов.
К моему удивлению, я не испытывал никакого сожаления, что не полечу, а был доволен.
Мне спешить теперь некуда. Предвылетное волнение, которое охватило товарищей, меня не коснулось, точно я был посторонним наблюдателем. Глядя на Сачкова, только сейчас заметил, каким он стал прокопченным, как похудел. Глаза воспалились, а маленький носик будто вырос на осунувшемся лице. Заболел?.. У других, вид тоже не лучше. Выборнов, обычно жизнерадостный и подвижный, теперь выглядел присмиревшим и задумчивым. Худяков постарел и стал раздражительным. У Тимонова появились апатия и равнодушие. Карнаухов сосредоточен и очень суров, лицо повосковело.
Сорок дней непрерывной боевой работы всех измотали. А последняя неделя, когда противник любой ценой пытался остановить наше наступление, была особенно напряженной. Воздушные бои шли с утра до позднего вечера. Глядя на товарищей, я почувствовал, как тоже сильно устал, и понял, почему нет желания лететь сегодня. А остальным? Им ведь тоже требуется отдых. Не потому ли Сачков и Выборнов жаждут перемены погоды: лелеют надежду на перерыв в полетах.