Жена поняла меня.
Молча смотрели в лицо друг другу и, наверное, думали одно: доведется ли встретиться после третьей войны?
Когда все было уложено и упаковано, мы в ожидании машины присели на сундук с вещами и болтали о разных пустяках, хотя мысли были далеки от них. Качая на руках дочку, я говорил:
— А ведь мы тебя, детка, чуть было не назвали Майей.
— Это твой Сережа Петухов посоветовал.
— А чем плохо — Майечка? Только вот под старость никак не годится: старушка — и вдруг Майя!
— А помнишь, как вы низко пролетали над роддомом в день парада? Я вам из окна рукой махала.
— Такие вещи, Валечка, не забываются. — И перед моими глазами, подобно кадрам из кинофильма, промелькнули события тех дней: весть о рождении дочки, парад, большие радости. Теперь вместе с отъездом Вали все это как бы удалялось, уходило из жизни. Война воспринималась сейчас не просто злом, приносящим несчастье всем народам, но и злом, угрожающим моей семье, моему ребенку. От этого сознательная ненависть к врагу как-то перешла в страстную потребность борьбы во имя собственного счастья. Глядя на дочку, я серьезно, точно взрослому человеку, пообещал:
— Вот, Верочка, вырастешь, и мы расскажем тебе, как сотня самолетов приветствовала твое рождение!
За окном засигналила машина.
Поехали на вокзал… Прощай, жена, прощай, дочка! Надолго ли? Или, может, навсегда?!
Поезд тронулся. Меня охватило такое ощущение, будто я последний раз вижу дорогие, родные лица… Грусть, тоскливая, тяжелая, перемешанная с какой-то щемящей болью внутри, холодила сердце, и я еще сильнее машу рукой вслед уплывающему окну вагона, из которого жена и две ее подруги — Аня Калягина и Аня Блохина — посылают нам прощальные улыбки, тоже полные тоски и невыразимых страданий.
Последний вагон уже скрылся за привокзальными постройками. А мы все стоим, не в силах оторваться от уплывающего вдаль дымка паровоза.
— Им троицей веселее будет ехать, — нарушив молчание, сказал старший техник эскадрильи Иван Андреевич Блохин.
— Впятером, — поправил я. — У меня же дочь, а у него — сын, — показал я на Калягина.
— Дорога-то длинная, — незаметно вытирая навернувшиеся на глаза слезы, тихо произнес Блохин.
Да, дорога действительно была длинной, она уже местами подвергалась бомбардировке. Все ли будет благополучно в пути? Об этом, наверно, все подумали, но никто не проронил ни слова.
9
Полк развернулся в истребительную дивизию, которая рассредоточилась в основном у иранской границы.
Наша эскадрилья в девять самолетов перелетела в Мильскую степь. Равнинная открытая местность в междуречье Аракса и Куры во многом напоминала Монголию. Та же и растительность — со множеством полыни и верблюжьей колючки.