* * *
Сознание вернулось к Ладе самым неожиданным и неприятным образом – помимо боли в груди, сквозь звон в ушах, она услышала чью-то отрывистую, злую речь на незнакомом языке…
Пошевелившись, она ощутила, как земля струйками ссыпается с ее тела.
Звуки резко приблизились.
– Урус!.. – Тупой нос армейского ботинка с силой пнул ее в бок.
Превозмогая головокружение, Лада открыла глаза.
Вокруг продолжало грохотать.
Взрывной волной ее вышвырнуло через дверной проем старого блокпоста, наверное, это и спасло ей жизнь, потому что на месте укрепления возвышалась бесформенная куча плитняка, из-под которого доносился явственный, прерываемый болезненным хрипом голос:
– Мама… мамочка…
Заслоняя свет, над ней возникло бородатое, смуглое, обветренное и испещренное морщинами лицо. Конец перепачканного речной глиной тюрбана болтался в воздухе, едва не задевая ее глаза. От человека, склонившегося над ней, исходил кислый запах пота…
Присев на корточки, моджахед отложил автомат и, ухмыляясь, протянул руку, коснувшись пальцами ее лица.
Лада не шевелилась, лишь внутри у нее все напряглось…
Иные называют такое состояние «сумерками души», возможно, не до конца представляя себе тайный смысл данной формулировки.
Губы моджахеда дрогнули, растягиваясь в злобной ухмылке.
Рваные клочья черного дыма стлались вдоль самой земли, ветер отбрасывал их, унося к тому берегу, вместе с рокотом бронемашин и стонами раненого, погребенного под руинами блокпоста сержанта.
В этот самый миг, глядя на обнажившиеся в усмешке зубы моджахеда, вдыхая кислый запах его пота, Лада осознала, кто ее враг… И не потому, что тот оказался нечистоплотен и говорил на ином языке, – она вдруг ощутила пропасть, лежавшую между ними. Присевшего на корточки моджахеда не мучили вопросы бытия. Ему нравилось то, что он делал.
В нем отсутствовало именно то, что так упорно пытался убить в ней Колышев, – душа.
А бессознательный, стонущий бред Горенко, доносящийся из-под завала камней, бил прямо в сердце, порождая те самые, пресловутые «сумерки души», когда мир вокруг вдруг начинает сужаться, грозя схлопнуться до одной-единственной точки в твоем сознании, когда суть вещей постигается за считанные мгновения и становится ясно: твои враги – это те, кто пытается решить твою судьбу, перешагнуть через твой труп или по меньшей мере навязать понятие о том, как надо жить…
Теперь она поняла, что делали российские ребята на позициях старого блокпоста.
Они пытались заслонить свой мир от наглой ухмылки привыкшего к безнаказанности ублюдка, и неважно, был то моджахед, похотливо тянувший к ней свои заскорузлые пальцы, или Колышев, цинично лгавший ей, – они умирали тут не за деньги, не за славу… и она осознала, что ее место среди них, потому что в эти растянувшиеся до пределов бесконечности секунды Лада вспомнила все – свое безысходное детство, нищую юность, Антона Петровича…