Я выпрыгиваю из только-только начавшего притормаживать «Комбата» на ходу и с каменным лицом иду к своим. Напролом, прямо сквозь оцепление бредунов. Кто с дороги отпрыгнуть не успеет — пусть на себя пеняет. Но, те явно хорошо разглядели и машину, на которой я приехал, и Черного Полковника, выбирающегося из внедорожника следом за мной. Так что под ноги никто не попался, расступились, образовав широкий коридор. Мимо своих тоже прохожу не останавливаясь, лишь хмуро киваю головой, мол, сейчас разберусь. Возле тела Сереги на несколько секунд присаживаюсь на корточки. Разглядываю пробитую пулей чуть ниже левой лопатки спину, натекшую в пыль лужу густой, почти черной крови, уже вьющихся вокруг омерзительных жирных зеленых помойных мух. Мне это сейчас необходимо. Я заряжаюсь ненавистью.
Ненависть бывает разной. Одна — ярко-алая и обжигающе горячая. Она смертельно опасна: застилает глаза, туманит рассудок, заставляет терять контроль над ситуацией и над своими действиями. Все это ведет к гибели. Не всегда: если противник заведомо слабее — ты, скорее всего, победишь. Но если столкнешься с хотя бы равным по силе — ты однозначно труп. Вторая — бело-голубая и холодная, словно жидкий азот. Она как будто вымораживает из головы все лишние, мешающие сосредоточиться мысли, оставляя на их месте лишь морозную, звенящую пустоту. Слух, зрение, обоняние, все чувства в этот момент словно обостряются, мир вокруг приобретает удивительную резкость, а тело становится почти невесомым. Такая в бою — серьезное подспорье. Вся заковыка в том, что нужно научиться в зародыше давить первую и, в случае необходимости, вызывать в себе вторую. Прости меня, Серега! Тебе, брат, уже все равно, а мне сейчас обязательно нужно победить.
— Эй, внутри, — вокруг тихо и мой голос наверняка отлично слышен в «Рюмочной». — Если тот, кто выстрелил в спину моему человеку, считает себя мужчиной — пусть выходит. Черный Полковник сказал, что я могу требовать дуэли и выбрать оружие. Так вот, я требую: бери свой нож, трусливая погань, и выходи сюда, убивать тебя буду. Остальных не трону, слово даю. Но если никто не выйдет, решу, что вы прячете убийцу и заровняю ваш шалман под танцплощадку, вместе с вами со всеми. И никто мне слова не скажет, я сейчас в своем праве. Даю пять минут, время пошло.
В рядах бредунов заметно оживление: мало того, что война явно отменяется — раз Полковник приехал, то наверняка все уладит, так еще и развлечение намечается. Со времен Древнего Рима в этом вопросе человеческая натура ничуть не изменилась — на гладиаторские бои зрители найдутся всегда.