Однако разговоры с Лизиными воспитательницами ни к чему не привели. Баба Шура прийти в школу отказалась, сославшись на больную ногу, и не согласилась ни на встречу у себя дома, ни на разговор по телефону, а баба Аля – бледная, трясущаяся – вела себя чрезвычайно странно и говорила совершенно несуразные вещи про внученьку, которая сама решила не носить звездочку, и идти против ее воли она не может.
– Да при чем здесь вообще звездочка? – вскипела директриса. – Как вы не понимаете, что если уже в первом классе девочка отказывается подчиняться школьным правилам, то в восьмом она забеременеет?
И не удержавшись, в сердцах добавила:
– С ее-то наследственностью.
Баба Аля охнула, и взгляд у нее сделался бессмысленным.
– Пишите заявление, бабуля! – приказала директор, почти наверняка уверенная, что писать что-либо старая женщина побоится.
– Я… уже написала, – еще более виновато и потерянно пролепетала баба Аля, доставая из потертой дерматиновой сумки с двумя ручками листок, над которым трудилась все утро ее сестра.
– Мягко стелет, да жестко спать, – процедила директор, когда старушка, не чуя под собой пола, бочком, пытаясь сохранить елейную улыбку на лице, выскользнула за дверь. – Ребенка надо немедленно спасать.
Но слова, которые могли бы хорошо прозвучать где-нибудь на совещании в райкоме, совершенно нелепо отдавались в разговоре с Татьяной Петровной.
– Я не знаю, обратиться в комиссию по делам несовершеннолетних, что ли, – раздраженно сказала директриса и закурила. – Я не понимаю тебя, Таня. Чего ты ждешь? Это твое упущение. Да к тому же ты еще назначила ее старостой.
– Ее выбрали дети.
– Ты это будешь в роно объяснять. Или забыла, как разогнали вторую школу на Ленинском?
– Я к тебе не напрашивалась, – выпрямилась Татьяна Петровна.
– Ой, Таня, только не обижайся, – поморщилась директриса. – Ты должна меня понять. Отдуваться за все мне придется, и моя голова полетит первая. Ты как пришла, так и уйдешь. Даже выговора не получишь. А для меня эта школа – все. Ты должна уговорить девочку. Тебя она послушает.
Татьяна Петровна пробежала глазами заявление.
– Извини меня, – сказала она тихо. – Но я не буду. Я против того, чтобы детей насильно загоняли.
Некоторое время директор недоуменно, раздосадованно, обиженно смотрела на учительницу, с которой когда-то они заканчивали потемкинский пединститут.
– Но ведь это же ее загоняют, – произнесла она отчетливо по словам, как будто диктовала диктант. – Что может понимать и решать ребенок в семь лет?
– В восемь. И очень много.
– Что же, если вы решили загребать жар чужими руками, Татьяна Петровна, – заговорила после недолгой паузы директор задумчиво и негромко, точно обращаясь к самой себе, а не к оступившейся учительнице, – придется поговорить с девочкой мне.