— Ну? — кивнув головой, удивленно спросил Евсеев.
— Ярослав, а ведь ты совсем не похож на всех остальных казаков. Что же тебя здесь держит?
— Да и ты не похож, а тоже тут оказался, — немного замявшись, ответил Ярыш — до сих пор друзья никогда не касались в разговоре дел давно прошедших.
Герасим так никому и не рассказал, где он откопал такой клад для всего войска, потому никто даже не догадывался, что вынудило Ярослава пойти в казаки. Единственное, что было известно о прошлом Евсеева, так это то, что жил он когда-то в Угличе — сам как-то сболтнул, будучи еще под началом у Наливайко.
Ярослав не любил возвращаться к этой теме, и даже Гришке так до сих пор и не обмолвился ни одним словом о том, что было до того, как вместе с Герасимом он въехал в казачий стан, оттого сейчас и замялся.
— А ведь я, Ярыш, не случайно здесь оказался, — исподтишка начал беседу Григорий. — Не голод и не лихая судьба завела меня к казакам — по доброй воле я сюда пожаловал. Вот только, — Отрепьев упор посмотрел на Евсеева, — не собираюсь я здесь долго засиживаться. Если бы знал я наверняка, что и для тебя счастье не в казачьей жизни, предложил бы кое-что получше…
— Как я в казаках оказался? Долгая эта история… — приняв решение, после долгого молчания ответил Ярослав.
— Да спешить-то некуда, — все равно на дворе Бог весть что творится. А это — чтоб легче говорилось, — доставая из-за пазухи бутыль, добавил Гришка, и, несмотря на все отговорки Евсеева, все-таки склонил его к тому, чтобы немного выпить.
Ярослав как можно короче начал рассказывать о своей прошлой жизни, но, по мере того, как убавлялась горелка, Евсеев скрытничал все меньше и меньше. Ничем не приукрасил свою историю Ярыш, все время говоря только правду: и то, что произошло в Угличе, и то, что совсем не так представлял он себе казачью жизнь, и отнюдь не расстроится, если придется с ней расстаться. Ярослав рассказал другу даже про то, что хочет вернуться в Углич.
Однако кое-что Евсеев все-таки скрыл: не стал говорить Гришке, зачем он так рвался в родной город, да еще про перстенек утаил.
С неподдельным интересом слушал Григорий историю Ярослава, и по мере того, как от рассказа о своем детстве Евсеев перешел к трагическим событиям, происшедшим вскоре после его восемнадцатилетия, все больше и больше вытягивалось лицо Отрепьева, и с особым вниманием воспринимал он все события из жизни Ярыша, которые хоть как-то были связаны со смертью царевича Дмитрия.
Некоторое время оба друга провели в тишине: нелегко давались Евсееву эти воспоминания, а Отрепьев все еще находился под впечатлением услышанного, однако Гришка первым нарушил затянувшееся молчание: