— Я не ангел… Я служил вам верно, и вы щедро вознаграждали меня… Я полон признательности, но, посудите, мне двадцать два года… В этом доме меня только и понимали вы сами и эта прелестная особа…
— Гадина! — заорал маркиз. — Прелестная, прелестная! Да в тот день, когда вам пришло в голову, что она прелестна, вы должны были бежать отсюда со всех ног!
— Я и хотел бежать: я тогда просил вас отпустить меня в Лангедок.
Маркиз от ярости метался по комнате, наконец, совсем обессилев, раздавленный горем, упал в кресло. Жюльен слышал, как он пробормотал про себя: «И ведь это вовсе не злой человек…»
— Нет, никогда у меня не было зла против вас! — воскликнул Жюльен, падая перед ним, на колени.
Но ему тут же стало нестерпимо стыдно этого движения, и он тотчас поднялся.
Маркиз был словно в каком-то беспамятстве. Увидав, как Жюльен бросился на колени, он снова принялся осыпать его неистовыми ругательствами, достойными разве что кучера. Быть может, новизна этих крепких словечек немного отвлекала его.
«Как! Дочь моя будет именоваться „госпожа Сорель“? Как! Дочь моя не будет герцогиней?» Всякий раз, как эти две мысли отчетливо возникали в его сознании, маркиза словно всего переворачивало, и он мгновенно терял способность владеть собой. Жюльен боялся, что он вот-вот бросится его бить.
В минуты просветления, когда маркиз словно осваивался со своим несчастьем, он обращался к Жюльену с довольно разумными упреками.
— Надо было бежать, сударь… — говорил он ему. — Ваш долг был исчезнуть отсюда… Вы вели себя, как самый последний негодяй…
Тут Жюльен подошел к столу и написал:
«Жизнь давно уже стала для меня невыносимой, и я кладу ей конец. Прошу господина маркиза принять уверения в моей безграничной признательности, а также мои извинения за то беспокойство, которое смерть моя в его доме может ему причинить».
— Прошу господина маркиза пробежать эти строки… Убейте меня, — сказал Жюльен, — или прикажите вашему камердинеру убить меня. Сейчас час ночи, я буду ходить там по саду, у дальней стены.
— Убирайтесь вон! К черту! — крикнул ему вслед маркиз.
«Понимаю, — подумал Жюльен, — он ничего не имел бы против, если бы я избавил его лакея от необходимости прикончить меня… Нет, пусть убьет, пожалуйста, это удовлетворение, которое я ему предлагаю… Но я-то, черт возьми, я люблю жизнь… Я должен жить для моего сына».
Эта мысль, которая впервые с такой ясностью представилась его воображению, поглотила его всего целиком, после того как он в течение нескольких минут бродил по саду, охваченный острым чувством, грозившей ему опасности.