Помолившись с минуту в глубоком благоговейном молчании, нарушаемом лишь отдаленным благовестом во всех селах на десять лье в окружности, епископ Агдский попросил у короля позволения сказать слово. Он закончил свою краткую, но очень трогательную проповедь простыми словами, которые потрясли слушателей.
— Не забудьте вовек, юные христианки, что вы видели ныне величайшего из владык земных преклоняющим колена перед служителем бога всемогущего и грозного. Слабы и гонимы здесь, на земле, слуги господни и приемлют мучительную кончину, как вы можете видеть по этой кровоточащей и по сей день ране святого Климента, но они торжествуют на небесах. Не правда ли, о юные христианки, вы сохраните навеки в своей душе память об этом дне и возненавидите нечестие? Вы навсегда останетесь верными господу богу, столь великому, грозному и столь благостному?
И с этими словами епископ величественно поднялся с колен.
— Вы даете обет в этом? — провозгласил он вдохновенно, простирая длань.
— Даем обет, — пролепетали юные девицы, захлебываясь от рыданий.
— Принимаю обет ваш во имя господа карающего, — заключил епископ громовым голосом.
И на этом церемония была окончена.
Сам король плакал. И только уже много времени спустя Жюльен обрел в себе достаточно хладнокровия, чтобы спросить, а где же находятся кости святого, которые были посланы из Рима Филиппу Доброму, герцогу Бургундскому. Ему объяснили, что они спрятаны внутри этой прелестной восковой статуи.
Его величество соизволил разрешить всем благородным девицам, сопровождавшим его особу в часовню, носить алую ленту с вышитыми на оной словами: «Ненавижу нечестие. Преклоняюсь до гроба».
Господин де Ла-Моль распорядился раздать крестьянам десять тысяч бутылок вина. А вечером в Верьере либералы ухитрились устроить иллюминацию на своих домах во сто раз лучше, чем роялисты. Перед отъездом король осчастливил своим посещением г-на де Муаро.
XIX
Мыслить — значит страдать
Необыденное в рутине повседневных событий заслоняет подлинное несчастье страстей.
Барнав.
Расставляя по местам мебель в комнате, которая была отведена г-ну де Ла-Молю, Жюльен нашел очень плотный лист бумаги, сложенный вчетверо. Внизу первой странички он прочел: «Его светлости господину маркизу де Ла-Молю, пэру Франции, кавалеру королевских орденов, и прочее, и прочее».
Это было прошение, написанное корявым почерком судомойки:
«Господин маркиз,
Я всю жизнь держался благочестивых правил. Я был в Лионе под бомбами во время осады в проклятом 93-м году. Я приобщаюсь св. тайн и каждое воскресенье хожу к мессе в нашу приходскую церковь. Никогда я святой пасхи не пропускал, даже в 93-м, да будет он проклят. Кухарка моя — до революции у меня много челяди было, — моя кухарка по пятницам постное готовит. И в Верьере я общим почетом пользуюсь, и, осмелюсь сказать, заслуженно. А когда крестный ход бывает, так я иду под самым балдахином рядом с господином кюре и самим господином мэром. А уж если какой особенный случай, так я сам свечу несу, самую толстую и за свой счет. И обо всем этом у меня письменные свидетельства имеются, и находятся они в министерстве финансов в Париже. Честь имею просить вашу милость дать мне в заведование лотерейную контору в Верьере, потому как она все равно скоро останется без начальника; нынешний совсем плох, тяжело хворает, а потом на последних выборах голосовал неподходяще, и пр.