Она оглядывается, ища Надю, но та затерялась где-то в толпе. А люди все продолжают и продолжают выходить из тумана, и на асфальтовой ленте становится все теснее. Наташа уже не может разобрать, где живые, а где мертвые — на всех кровь, у всех холодные, застывшие лица, все перемешались друг с другом и все внимательно смотрят на нее, и в серой тишине слышатся только звук шагов, да шуршание одежды. Бок о бок стоят люди, которых Наташа рисовала, и люди, которых она никогда не видела раньше. Обнявшись, стоят четыре незнакомых женщины возрастом под сорок — их шеи изуродованы, и на них болтаются обрывки колючей проволоки. Неподалеку другая группа, тоже совершенно незнакомая — пятеро мужчин и две женщины. У одного из мужчин нет лица, а у женщины постарше голова повернута почти на сто восемьдесят градусов, и, чтобы видеть Наташу, ей приходится стоять к ней спиной.
Ее сердце вдруг сжимается, рванувшись острой и горькой болью — из тумана выходит Вита, такая же бледная, как и большинство здесь. Она подходит к этой группе, кладет ладонь на предплечье одному из мужчин и устремляет на Наташу равнодушный застывший взгляд, скривив распухшие разбитые губы в полупрезрительной-полуболезненной гримасе, дыша странно, с присвистом. С другой стороны подходит Схимник и останавливается, засунув руки в карманы брюк. Он без рубашки, и его грудь прострелена во многих местах. Рядом с ним становится Слава с забинтованной головой — темная кровь пропитала повязку и течет по шее узкой лентой. На своих ногах, без помощи костылей или инвалидной коляски выходит Костя Лешко и тоже встает рядом, и тоже смотрит. И мать. И тетя Лина. Все смотрят — ждут чего-то.
— Нет, — шепчет Наташа и пытается юркнуть в туман — неважно, что там, лишь бы не видеть этих упорных, безжалостных, обвиняющих глаз. Но едва она делает движение, как множество рук протягивается к ней. Она не чувствует их прикосновений, но что-то сильно, хоть и деликатно, отталкивает ее на прежнее место — снова под взгляды. И тут Наташа наконец-то вновь видит перед собой окровавленное лицо с осколками стекла, слипшиеся от крови волосы и заставляет себя произнести имя:
— Надя.
— Страшно, правда? — холодно говорит существо, бывшее когда-то Надей. — А может больно? А может прекрасно? Мощно? Величественно? Очаровывает? Ведь все твое. Все — от тебя.
— Я ничего не понимаю, — она старается не смотреть по сторонам. — Я многих здесь и не знаю. И остальные… ведь они были живы. Неужели они все умерли?! Этого ведь не может быть! Разве они уже умерли?! Ведь они выглядят… мертвыми…