Он ворвался туда и сразу убедился, что дом пуст, жители покинули его, едва завидев русских. В одной из комнат были брошены чемоданы, ящики, коробки, набитые домашним скарбом, — словом, все заранее подготовленное к бегству. Прежде всего переодеться, перестать быть мишенью для врага! Расшвыряв содержимое нескольких полуоткрытых чемоданов, Адальберт нашел гражданский костюм, торопясь, надел его, снова схватил рюкзак с ценностями и автомат и подбежал к окну.
Однако место для засады оказалось неудачным: русских не было видно, хотя автоматные очереди раздавались все громче и чаще. Очевидно, советские солдаты наступали с другой стороны. Адальберт понял, что очень скоро окажется в ловушке. Спотыкаясь, падая, он скатился по лестнице, но, едва оказавшись на тротуаре, почувствовал сильный удар — над головой что-то просвистело, обрушилось, Адальберта придавило к земле, потом швырнуло, в глазах у него померкло, и он мешком обвалился в какой-то подвал, продолжая прижимать к животу тощий рюкзак.
«Приду, рассчитаемся…» Были ли эти слова сказаны на самом деле или лишь пригрезились ему? Кто мог быть этот человек? Друг, товарищ по партии, действительно спасший ему жизнь? Но уместен ли разговор о вознаграждении между боевыми товарищами? Бывший подследственный или агент, побоявшийся присвоить «собственность рейха» и желавший теперь получить причитающуюся долю из рук официального лица? Но ведь он, Хессенштайн, теперь никакое не официальное лицо, а… В любом случае этот человек представлял для него смертельную угрозу: каковы бы ни были его мотивы, он мог если и не прямо выдать его врагу, то навлечь подозрение. Надо уходить, уходить во что бы то ни стало. Адальберт поднялся и, с удивлением обнаружив, что может двигаться, поплелся к выходу, откуда тянуло весенней прохладой.
То, что он увидел прямо перед собой, было полной противоположностью утренней чистоте неба, неожиданно распахнувшегося над головой и заставившего его зажмуриться. Всюду, куда хватало глаз, — руины, железные и бетонные балки, обломки стен, груды камня… На что это похоже, на что?! На всплывшую откуда-то из детства картину «Последний день Помпеи»? Очертания нагроможденных перед ним развалин показались смутно знакомыми, точно он где-то в другом мире уже видел их… «Но где же мой дом, где?» — спрашивал себя Адальберт, понимая в полубессознательном состоянии, что в Нюрнберг — город, в котором он прожил все последние годы, — отсюда дороги нет.
Черный рынок