Никто не может остановить Антония на этом пути. И Клеопатра менее, чем кто-либо другой, ибо удовольствия автократора облекаются в форму почитания египетского царства и самой Клеопатры. Антоний ведет себя точно так же, как в Малой Азии после победы при Филиппах, и Клеопатре не остается ничего другого, как восхищаться, что она включена в его персональный Пантеон. Это, конечно, не вяжется с тем почтительным тоном, каким Антоний разговаривает с сенатом. Клеопатра была достаточно дальновидна и благоразумна, чтобы противоречить, но что может она сделать против все растущей «египтизации» своего соправителя? Следовать за ним с одного пиршества на другое, как во времена «неподражаемых», сопровождать его на соревнования атлетов, где он, возглавляя церемонию, одновременно пытается доказать, что пятьдесят лет не положили еще предела его стати и силе? Она погружается в вихри жизни, которые этот человек творит вокруг себя, и погружается с готовностью, ибо хочет доказать, что она в свои тридцать семь все еще молода, что ей не страшна любая пьяная оргия. Она знает, что люди, дивясь, приписывают ей обладание волшебным перстнем, благодаря чему она пьет, не пьянея; многие убеждены, что она владеет тайнами магии, и объясняют этим ее власть над Антонием, ее умение удержать его при себе и слить воедино их судьбы.
Но достаточно внимательнее взглянуть на вещи, чтобы понять: не существует иного чуда, кроме женщины, царицы по призванию, научившейся делить наслаждения и разнузданные вакханалии с новоявленным Дионисом, с этим повелителем мира, который был прежде ее любовником, а потом, девять лет назад, сделался мужем. Нужно бороться не за то, чтоб соблазнить Антония, а за то, чтоб его удержать. Не существует волшебницы, а есть женщина, которая защищает свое счастье, царица, которая отстаивает свое царство, свою династию, а таким образом и себя самое и своих детей. Ради этого она готова на все, даже на участие в разгулах супруга.
Необходимо говорить о ней в мужском роде, если хочешь представить себе все то возмущение, какое охватило Рим в связи с поведением Клеопатры. Канули уже в вечность нравы римских матрон, не дозволявших себе того, что дозволяет Клеопатра, но расхожая мораль велит твердить о верности суровым принципам прошлого, да и потом, какие могут быть разговоры, если есть свидетельства, как уверяет Плутарх, что «Антоний отравлен ядовитыми зельями и уже не владеет ни чувствами, ни рассудком»[48].
Беда Клеопатры заключалась в том, что все ее усилия сохранить и упрочить союз с Антонием истолковывались ей во вред, и вдобавок сыпались обвинения в том, что она потакает слабостям Антония, его стремлению к праздной жизни и наслаждениям. А в Риме верховодит меж тем мастер политической интриги Октавиан, который в пору своей молодости, хоть и далек еще от Августа-повелителя-своих-чувств-и-вселенной, не упускает из виду, в отличие от собственных недостатков, ни одной чужой слабости, и непрерывно ткет свою паутину.