Город (Саломон) - страница 24

Суматоха медленно стихала, оставалась как дрожащее возбуждение, как опас­ное напряжение, чтобы наполнить готовностью последний угол зала. Лампы из­лучали над массой свой яркий свет, окрашивали лица желтым и зеленым, Иве осмотрел их расположение и казался довольным. На подиуме мужчина отделил­ся от столов, прыгнул за кафедру и позвонил в колокольчик. Он начал гово­рить, медленно, громко и спокойно, открыл собрание, поприветствовал присут­ствующих, сделав акцент на всех присутствующих, сказав, что он доверяет про­свещенному пролетарскому чувству, которое наверняка сможет отличить пра­вильное от неправильного, пролетарское желание от капиталистического со­блазна, слово имеет товарищ Мельцер, - сказал он. Товарищ Мельцер, еще мо­лодой человек, в одной рубашке, крепкий, с низким хорошо натренированным лбом, за которым подразумевались якобы находящиеся там острые мысли, встал возле кафедры, прямо у края подиума как раз над головами штурмовиков. - Товарищи, - сказал он, подождал, пока все не успокоилось, осмотрел углы по­мещения, с которых постепенно выдвигалась гвардия молодых рабочих, охва­тил широким, обширным движением зал, как концентрируя на себе все силы, улыбнулся и поклонился. Он начал говорить о решающей борьбе пролетариата, которая теперь входит в последнюю фазу, фазу, которая заявила о себе уже тем, что буржуазия всего мира собрала свои вспомогательные войска везде, где бы она их не находила. Штурмовики внимательно смотрели на оратора. Только иногда он немного повышал голос, то, что он говорил, было просто и двигалось вокруг ясной линии, которой самой не касалось. - В этот момент, - говорил то­варищ Мельцер, - все усилия капиталистического мира направлены на то, что­бы внести замешательство в ряды пролетариата, разделить его, чтобы смочь властвовать дальше, с краткосрочной конечной целью, после того, как дости­жения организованного рабочего класса из-за измены вождей уже были разоб­лачены как достижения против рабочего класса, создать еще раз свое непри­крытое классовое господство, и на этот раз навсегда, держать пролетариат, прикрываясь необоснованными утверждениями о необходимости преодоления кризиса, с помощью самого жестокого уменьшения зарплаты, искусственного увеличения резервной армии труда в промышленности, за горло на таком уровне обнищания, что революционная масса превращается в армию полуго­лодных рабов, которая, неспособная противопоставить себя классовому госу­дарству, прозябает как стадо безропотного скота, чтобы вечно создавать то, за счет чего живут другие. Капитализм ради этих усилий нашел их даже в рядах пролетариата, - сказал товарищ Мельцер. СА, за спиной Хиннерка, стояли в немом ожидании. Глаза всего зала, как бы связанные невидимой лентой, были направлены на коричневых мужчин, каждый вдох смертельного молчания в па­узе между двумя фразами веял направленной против группы штурмовиков хо­лодной, неумолимой ненавистью. Товарищ Мельцер говорил о русском примере, о примере народа, нации, которая при освобождении пролетариата под крас­ным знаменем всемирной революции осуществила также свое собственное освобождение. - Только путем социальной революции, - внезапно выкрикнул товарищ Мельцер в зал, - возможно национальное освобождение! - Браво! - выпалил Хиннерк ему в лицо. Одним движением толпа вскочила. С углов напи­рали. - Только международная солидарность рабочего класса, мозгом и сердцем которого является Москва, - говорил товарищ Мельцер с улыбкой и почти ти­хим, акцентирующим каждое слово, голосом, - гарантирует социальную рево­люцию. Масса облегченно засмеялась, она разразилась шумом, переходящим в громкие аплодисменты, в топот и резкие реплики. СА сплотился теснее, руки опустились с пряжек ремней. Иве напряженно смотрел на Хиннерка, тот махал, смеясь, товарищу Мельцеру. - Революция будет марксистской революцией, го­ворил товарищ Мельцер, - или ее вообще не будет! Маркс говорил, кричал он в зал... - А вы вообще читали Маркса? - долетел до него вверх резкий голос Хин­нерка. Товарищ Мельцер насторожился. - Разумеется! - крикнул он Хиннерку в лицо. - И вы прочли все четыре тома «Капитала»? - недоверчиво спросил Хин­нерк. - Разумеется! - прошипел товарищ Мельцер, наклонившись к нему. - Но Маркс написал только три тома, - констатировал Хиннерк. Штурмовики заорали в хохоте. Мужчины, с широко открытыми ртами хлопали себя по бедрам, смея­лись изо всех сил в зал, смеялись против молчаливой, темной стены, против угрожающих, пораженных физиономий. Теперь молодая гвардия пробилась до самых передних рядов. - С «Критикой политической экономии», - говорил то­варищ Мельцер, пожимая плечами, - их четыре. Колокольчик издал пронзи­тельный звук, Хиннерк кивнул своим людям, они замолчали. Товарищ Мельцер спокойно продолжал, он говорил быстрее, время от времени его взгляд проно­сился над первыми рядами, между которыми стояли молодые парни со сдер­жанными лицами. Хиннерк посмотрел на часы. - Товарищи, - повысил свой го­лос товарищ Мельцер, - капитализм сам роет себе могилу. Согласно неизмен­ным, согласно железным законам он на всех парах мчится к своей собственной гибели. Но стервятники и гиены уже готовятся захватить его труп, чтобы, това­рищи, украсть у вас цель ваших стремлений, вашей отчаянной борьбы, вашего героического самопожертвования! Не доверяйте им, волкам в - коричневой - овечьей шкуре... волнение прошло по рядам, глаза сцеплялись друг с другом... Не доверяйте им, которые кричат во все стороны, что они - спасители, но они - предатели... стон с дрожью прошел по ледяному, острому, как игла, воздуху... И вашим девизом должно стать... теперь и навсегда... Убивайте фашистов, где бы вы их не встретили! - Встать! - зарычал Хиннерк. Одним прыжком он поле­тел вперед, его рука свистнула высоко, ножка стула кружилась, с треском упал стол, из всех глоток хлестал крик, потом они были совсем рядом друг к другу. Иве побежал вперед, втянув голову в плечи, охватив голову руками, его с шу­мом ударили по руке, кулак вылетел вперед, натолкнулся на мягкий живот, его хлопнули снизу вверх по подбородку, стул завертелся у него между ногами, он потянулся к нему, схватил, вскинул, студент уцепился за спинку, они дернули с сильным толчком, дерево захрустело и сломалось, Иве размахивал прямоуголь­ной дубиной, вращал ею над головой и с шумом опустил ее на чью-то шапку. Подиум казался очищенным, штурмовики спрыгивали с досок. Двумя шеренгами мужчины продвигались вперед, разделяя зал по всей его ширине, первый ряд с узкими промежутками, в которые запрыгивали мужчины из второго ряда. Сна­ружи камни летели в окна, стекла с дребезгом падали на землю. Хиннерк прыг­нул назад, он согнул назад верхнюю часть туловища, бросил стул, который, ку­выркаясь, полетел высоко по воздуху к большой лампе в середине зала, она разбилась с глухим треском; свет погас, осколки посыпались на дерущуюся неразбериху. Все новыми натисками она накатывалась от входа. Иве дрался вслепую, крики умолкли, соперники с пыхтением душили друг друга за шею, боролись, буйствовали, спотыкались, катались по полу туда и сюда от яростных ударов ногами. Выстрел всколыхнул воздух, и за ним еще один, на мгновение тени отделялись друг от друга, протяжный стон взмыл в темноту, потом они снова сцепились один за другим, над разбитой мебелью, над упавшими телами, с единственным безумным усилием оттеснить едва видимого противника. Пусто раскрывало пасть черное пространство за рядами штурмовиков, медленно рас­тягивалось, с трудом ложилась вниз горячая пыль. Внезапно отделился клубок, затопали спешные шаги, дверь затрещала. Мужчины стояли, сильно запыхав­шись, и внимательно слушали. - Что случилось? - закричал Хиннерк и: - Свет! Вспыхнули карманные фонари, лучи света ощупывали зал. Под опрокинутыми столами что-то шевелилось. - Студент, - закричал один. Там лежал студент, вокруг него проблескивала кровь. - Бинты сюда! Что случилось? - Выстрел в грудь, - сказал один, и вытер свое окровавленное лицо. Студент слабо двинул рукой, извивался, охая, под спешными руками, которые пытались намотать во­круг его груди белые полосы бинтов. Шум у дверей, они раскрылись, лучи всех ламп направились на них. У двери стоял жандарм, плотно прижимая саблю к телу. Он поднял руку. Он произнес дребезжащим голосом: - Собрание распу­щено! Карманные фонари водили лучами вокруг. Поперек над подиумом стояла в их свете большая черная свастика на белом поле на огромном красном полот­нище.