Том 18. Рим (Золя) - страница 38
Прием, оказанный Пьеру донной Серафиной, давал понять, как мало для нее значит скромный священник, даже не прелат, и к тому же иностранец. И он снова удивился, недоумевая: зачем же его сюда пригласили? Что ему делать в этом мирке, закрытом для малых сих? Зная, что донна Серафина отличается чрезвычайно суровым благочестием, он решил в конце концов, что она принимает его исключительно из уважения к виконту; сама она только и сочла нужным ему сказать:
— Мы так рады добрым вестям от господина де Лашу! Два года назад он возглавил великолепное паломничество!
Донна Серафина прошла вперед и ввела наконец молодого священника в соседнюю гостиную. То была просторная квадратная комната, обитая обветшалым желтым с крупными цветами штофом в стиле Людовика XIV. Очень высоко, на потолке, виднелась чудесная деревянная раскрашенная резьба, кессоны с золотыми розетками. Но мебель была разнородная: высокие зеркала, две великолепные позолоченные консоли, несколько красивых кресел семнадцатого века; все прочее имело убогий вид — тяжеловесный круглый столик в стиле ампир, неизвестно как сюда попавший, какие-то разномастные рыночные вещи; на драгоценном мраморе консолей стояли безвкусные фотографии. Здесь не было ни единого произведения искусства, которое представляло бы интерес. На стенах старинные, весьма заурядные картины, кроме одного неизвестного, но восхитительного примитива четырнадцатого века — «Посещение девой Марией св. Елизаветы»: крохотная мадонна, чистая и нежная, как десятилетний ребенок, и огромный великолепный ангел, явившийся ей в ослепительном сиянии неземной любви; напротив висел старинный фамильный портрет прекрасной девушки в тюрбане; его считали портретом Кассии Бокканера, возлюбленной и мстительницы, той самой, что бросилась в Тибр, увлекая в пучину вместе с телом своего любовника, Флавио Коррадини, и своего брата Эрколе. Четыре лампы освещали спокойным и ровным светом эту чинную, пустую и голую комнату, где не было даже цветов, тускло-желтую, будто ее озаряли унылые лучи заходящего солнца.
Донна Серафина сразу же отрывисто представила Пьера; беседа внезапно оборвалась, и в наступившей тишине молодой аббат ощутил взгляды, устремленные на него, как на обещанную и долгожданную достопримечательность. В гостиной было самое большее человек десять; Дарио стоя беседовал с юной княжной Челией Буонджованни, которая явилась в сопровождении пожилой родственницы, вполголоса разговаривавшей в темном углу с прелатом, монсеньером Нани. Внимание Пьера особенно привлекло имя адвоката консистории, Морано; провожая священника в Рим, виконт, во избежание оплошности с его стороны, счел нужным ознакомить Пьера с тем особым положением, какое занимал в доме этот человек. Морано вот уже тридцать лет был близким другом донны Серафины. Эта связь, некогда греховная, ибо адвокат был женат и имел детей, превратилась, после того как он овдовел, а больше за давностью времени, в связь, с точки зрения света, простительную — в одно из тех внебрачных сожительств, которые освящены терпимостью общества. Адвокат и донна Серафина были весьма благочестивы и, разумеется, озаботились об отпущении им этого греха. Итак, Морано сидел, как всегда, у камина, — он занимал это место более четверти века; правда, в тот вечер не трещал огонь, как это бывало зимой. Донна Серафина, выполнив обязанности хозяйки дома, тоже заняла свое место по другую сторону камина, напротив адвоката.