И как стало понятно сейчас Пьеру надменное безразличие, с каким кардинал позволил времени беспрепятственно разрушать жилище своих предков, которому он не в силах был вернуть его прежнее великолепие! Созданный для великолепия, для царственной роскоши одного из князей шестнадцатого века, ныне пустынный и мрачный дворец грозил рухнуть на голову своего последнего владельца, не имевшего ни достаточно слуг, чтобы заполнить его пустоту, ни достаточно денег, чтобы, подновив штукатурку, устранить повреждения. Если настоящее враждебно прошлому, если религия утратила свое господство, если общество переменилось и будущее покрыто мраком неизвестности, а новые поколения испытывают равнодушие и ненависть к былому, почему в таком случае, высокомерно и упрямо кичась вековою славой, не предоставить старому миру рассыпаться прахом? Герои всегда умирали стоя, ничуть не поступаясь прошлым, до последнего вздоха преданные неколебимой вере, с горестным мужеством, с беспредельной скорбью созерцая медленную агонию своего божества. И в портрете кардинала, написанного во весь рост, в бледном горделивом лице, исполненном отчаяния и непреклонности, сквозила упрямая воля человека, готового скорее погибнуть под обломками старого общественного здания, нежели заменить в нем хотя бы единый камень.
Какой-то неясный шорох, точно пробежала мышь, прервал размышления Пьера и заставил его обернуться. Дверь, скрытая за стенной обивкой, отворилась, и он с изумлением увидел перед собой коротенького, толстого аббата лет сорока с морщинистой и дряблой физиономией, который походил на весьма почтенного возраста старую деву в черной юбке. Это был аббат Папарелли, шлейфоносец и распорядитель приемной, в чьи обязанности входило пропускать посетителей; заметив Пьера, аббат собрался было спросить у него, кто он такой, но тут вмешался дон Виджилио и объяснил суть дела.
— А, так-так!.. Аббат Фроман… Его высокопреосвященство скоро соблаговолит вас принять… Ждите, ждите.
И он неслышно проскользнул на свое обычное место, во вторую залу.
Пьеру очень не понравилось это лицо старой ханжи, поблекшее от монашеского воздержания, изможденное слишком суровыми бдениями; и так как дон Виджилио, усталый, с тяжелой головой и горячечными ладонями, все еще не принимался за работу, Пьер отважился задать ему несколько вопросов. О, аббат Папарелли человек твердой веры, он только самоуничижения ради удовлетворяется скромной должностью капеллана его высокопреосвященства! Впрочем, кардинал, не желая оставаться в долгу, не пренебрегает иной раз советами своего капеллана. В пылающем взоре дона Виджилио светилась затаенная насмешка и полускрытое возмущение; он продолжал изучать молодого священника, несколько успокоенный откровенной прямотой этого чужестранца, видимо, не принадлежащего ни к какому лагерю. Дон Виджилио отбросил наконец свою постоянную болезненную недоверчивость. Он даже до того забылся, что сам заговорил с Пьером.