— Мало ли что там на какой-то доске было. Местные это были, и все тут. Только так и ДОЛЖНО БЫТЬ, — рубанул рукой воздух Алексей.
— Но ведь несправедливо же…
— Цыть, сопляк! Раскудахтался! — взревел было Корней, но оглянувшись по сторонам — не услыхал ли кто, сбавил тон и продолжал. — Вот в чем болезнь твоя, Михайла… не боярич ты! В душе у тебя боярства нет! То-то мне Алексей жалуется: «Михайлу мечом опоясали, а он то за самострел, то за кистень хватается, про меч забывает». А дело-то не только в мече! Мало все правильно делать! Надо еще и понимать правильно, а ты не понимаешь!
— Да что не понимаю-то?
— А то! Забыл, как еще зимой приговорили — воеводству Погорынскому быть? А какое ж воеводство, если местные сами по себе живут, да воеводу стороной обходят? А тут случай такой дорогой — мужей княжеских убили, холопов да скотину увели, а все следы именно здесь обрываются. Это ж какую виру на них наложить можно!
— Это что, деда, с ними также как с Куньим поступим?
— Зачем? — пожал плечами Рудный воевода. — Наехать мы на них наедем, и виру дикую наложим. А затем выбор дадим — либо все сразу за побитых княжих мужей имать будем, либо они согласны воеводе Погорынскому все дани да кормы давать и людишек присылать в войско.
— Тут четыре дреговичских селища в ближней округе. Вот их всех завтра с рассвета объезжать и начнем. Первая очередь — вон там на полуночи селище Трески, его род самый большой и хозяин он справный — ему есть что терять. А еще его можно старшим даньщиком сделать, чтобы ему лично часть от собранного шла, тогда он сам нашу руку держать будет. Вот поэтому я тебя, Михайла, и позвал. У тебя память покрепче — давай вспоминай, чего по Правде Русской за убийство да увод холопей полагается.
— Деда, я за ночь припомню, но ведь доказательств никаких, значит обман это, не по совести…
— Ты — боярского рода или нет?! Ты знаешь то, что другим не ведомо, ты в праве вершить то, что другим невместно, ты выше других, и это не требует доказательств! Но все это проистекает из одного: ты сам себя так ощущать должен! Слышишь? Не мыслить, а ощущать! А ты не ощущаешь!
Да еще запомни, Михайла Фролыч, все что воеводству Погорынскому и роду Лисовинов на пользу, то и хорошо, и честно, и справедливо! И никак иначе! А теперь иди и накрепко запомни, что сейчас услышал.
Только в третьем по счету селище нашлось, кому сказать слово против облыжных обвинений. В первом, самом большом из них — Уньцевом Увозе, где большаком был хитрющий, вечно себе на уме, Треска, все прошло совсем гладко. Поглядев на окольчуженных ратников и понимая, что слова бессильны, там где говорят мечи, он почти сразу согласился платить княжую дань через боярина Корзня и самому свозить ее в Ратное. А уж после назначения старшим данщиком и вовсе пообещал давать людей в воеводскую дружину да уговорить остальные селища заложиться за новоявленного воеводу. Заминка вышла только с определением полагающейся ему доли от собранных кормов и даней. Вполне осознав свою нужность Корнею Треска торговался как заправский купец на восточном базаре. Сидя за столом в хозяйской хоромине стороны спорили до хрипоты, приводя каждый свои примеры того, как это полагается быть по старине и обычаям, не по раз стукались кубками с медом в знак согласия, чтобы буквально через минуту разойтись в какой-нибудь новой мелочи. Наконец, почти через час торговли, когда скромно сидевший в уголке Мишка уже совсем перестал что-либо понимать, ударили по рукам.