– Ну так что же, что недоступный? – с неустрашимым спокойствием отводила и этот довод Лета. И поправляла соскользнувшее с малыша одеяльце.
В эту пугающую бездну «ну и что же?» не хватало духу углубляться, Юлий молчал.
– Вот же и замок в Любомле, – продолжала свои мятежные речи Лета, – одни камни остались. А тоже ведь люди жили. И что-то себе мечтали.
– Они жили-поживали добра наживали?
– Можно сказать и так.
– А мы?
– Когда живем, когда поживаем. А сейчас… – Лета оглядывала детскую, где, напуганные вкрадчивым мраком, притихли до утра игрушки… оглядывала большие окна, за стеклами которых ходили отсветы разожженных на улице огней… и говорила все с той же неуклонной вдумчивостью, которая так покоряла и убеждала Юлия:
– Сейчас мы живем хорошо.
Так оно и есть. Сердечко княжича, словно освобожденное, трепетало от благодарности за эти простые, правдивые слова. Он тянулся целовать и сразу находил теплые, родные губы.
И вот… случилось. Случилось, разумеется, в отсутствии Леты – мать и кормилица не сочетались между собой, представляя как бы противоположные, опорные стороны жизни.
Мать взяла Юлия за руку, и они пошли по гладким вощеным полам, на которых, однако, нельзя было скользить, потому что мать не разрешала. На темно-желтых половицах исчезали и снова сбегались отблески факелов. Они миновали людный двор, окруженный со всех сторон черными углами зданий, над которыми открывалось тоже темное, но насыщенного глубокого цвета небо с редкими звездами. Поднялись на широкое крыльцо и вошли в растворенные настежь двери. Юлий увидел потоки свечей и факелов, озаривших внутренние своды дворца, как жерло печи. Хотелось зажмуриться и придержать шаг. Но мать оставалась спокойна, и он тоже не пугался, полагая, что она знает, куда идти и где остановиться. Он только плотнее жался к ней, то и дело наступая на скользкий подол платья, запинаясь и путаясь. И хорошо помнил (когда возвращался мыслью к началу всех бедствий), что мать сдержанно, но непреклонно ему пеняла.
Но вот своды раздвинулись, озарились узорчатые деревянные балки высокого зала и грянула музыка – Юлий вздрогнул и остался один.
Наверное, в промежутке что-то еще произошло, чего не сохранила детская память. Но княжич очутился один среди слегка сторонящихся, никак не задевающих его людей (они изгибались, когда проходили мимо), а матери нет. И всюду столпотворение, только Юлий стоит, растерянно озираясь, и вокруг, со всех сторон – пустота.