Он соскользнул на пол и задул свечу, отчего стало еще страшнее. На ощупь отыскал дорогу к двери и в сенях, где было совсем темно, набрел на раскинувшегося посреди прохода Обрюту. Дядька вздрогнул и заворчал, просыпаясь.
– Чего бы вам колобродить ни свет ни заря, а, княжич? – пробормотал Обрюта. Непроницаемый мрак сеней не мог скрыть явственно звучавшего в голосе упрека.
– Послушай, Обрюта, голубчик! – прошептал Юлий, усаживаясь на корточки, и нащупал в темноте нечто теплое, руку или плечо. – Что бы ты сделал, если бы узнал, что в Блуднице, напротив, кто-то сидит?
– Кто сидит? – злостно не понимал Обрюта, не желая расставаться с мыслью об уютно нагретой постели.
– Злоумышленники! – отрезал Юлий.
Обрюта выразительно фыркнул и тут же в два счета доказал, что только очень глупые, совсем бестолковые, ни на что не годные злоумышленники станут глубокой ночью сидеть в никчемной башне.
Свет, однако, горел, щели в ставнях светились, и это дядька отрицать не мог.
– Что ж, – послушно, вслед за мальчиком понижая голос, сказал Обрюта, когда постоял у раскрытого окна достаточно долго, чтобы продрогнуть. – Позвать караул, что ли? Только думаю: пустое это.
Однако в чем нельзя было упрекнуть Обрюту, так это в трусости. Самая любовь его ко сну проистекала, вероятно, из необыкновенного, ничем не возмутимого хладнокровия. Когда же обстоятельства требовали иного, он действовал. И тут к чести Обрюты можно заметить, что он безропотно признавал Юлия за обстоятельство, за одно из возможных, не последних по важности обстоятельств.
Без лишних споров Обрюта согласился не тревожить караул, высек огонь и стал собираться. Прежде всего разыскал шляпу – плоскую и широкую, с обвислыми мятыми полями. Препоясался мечом, примечательной особенностью которого являлась большая, в три или четыре перехвата рукоять при довольно-таки коротком, хотя и тяжелом лезвии. Меч удивительно подходил своему коренастому, плотному хозяину, малому основательному и хваткому.
– Щит брать? – спросил Обрюта, утирая ладонью щекастое, гладкое лицо.
– Не надо, я думаю, – не очень уверенно отвечал Юлий. Найдется ли, в самом деле, такой щит, чтобы отгородиться от обольстительных голосов воркующей в башне нечисти?
Они оставили свечу внизу, на последней ступеньке лестницы и, отомкнув запоры, покинули дом. На улице была иная тишина, не та, что в комнатах – просторная. Торжественно, тихо и холодно.
Немо и глухо стояла залитая призрачным зеленоватым сиянием дверь башни. Она не поддалась ни осторожным подергиваниям, ни крепкому напору плеча. За плотно сплоченными досками не различались даже обрывки звуков, те лопочущие нечто невразумительное голоса, что мнились Юлию, когда, затаив дыхание, он сидел на подоконнике своей комнаты.