А ещё спят сидя: прильнув к чему-нибудь не очень острому затылком, устроив голову так, чтоб она оказалась зажатой между двумя приборами, чтоб не шевелилась, не падала.
Так спят по тревогам, когда несколько раз за ночь поднимает длинный звонок и ты должен — всякий раз — вскочить, примчаться на пост и там уже доложить в центральный: «К бою готов!»,— а потом устроиться и спать до отбоя тревоги.
Спят, сидя за столом: на стол кладут стопку вахтенных журналов и на них голову, прижимаются щекой, и журналы от щеки нагреваются, становятся уютными, тёплыми…
Спят стоя, когда по нескольку суток не сомкнуть глаз и тут где-то тебя оставили в покое — забыли, наверное,— тогда надо упереться во что-нибудь лбом; сознание быстро гаснет, отлетает, словно листик в ночи, и в этот самый момент, когда ты готов упасть, оно возвращается, ты подхватываешь себя в последний миг, но только для того, чтобы снова устроиться и позволить ему, сознанию, снова погаснуть.
Иногда верхние вахтенные не успевают очнуться и падают по обледенелому корпусу лодки в воду и в воде уже, проснувшись, изо всех сил плывут — в одежде, с автоматом — к штормтрапу, пока окончательно не намокла меховая куртка, а то не выгрести.
Спят на вахте у приборов, между получасовыми докладами в центральный о том, что «отсек осмотрен, замечаний нет», когда вдруг в глазах заплясали-заплясали солнечные пятна и ты начинаешь размышлять о том, что надо бы для сбора груш взять лестницу у соседа; и ты действительно берёшь лестницу, и ставишь её, и забираешься наверх. Первую грушу стоит попробовать там, наверху: обтираешь её руками — укусил, а она сочная, но тут лестница складывается, и ты валишься вместе с ней, летишь куда-то, ударяешься и просыпаешься в тот момент, когда это происходит, и жалеешь только о том, что всё-таки не запомнил сладости той первой сорванной груши…
Иногда мне ночью снится лодка. Она идёт под водой. Она снится мне тогда, когда я очень устаю за день. Сновидение всегда одно и то же: я иду из кормы в нос, из отсека в отсек, и в каждом меня встречают знакомые звуки. В десятом — шелест вала гребного винта. Этот шум успокаивает до тех пор, пока не включился насос рулей; веселый, чуть придурковатый, он включается внезапно, некстати, он раздражает. «Клац-клац-клац»,— включилась помпа. Громкая, бесцеремонная — ей нет никакого дела до того, что вы в отсеке, она прекрасно обошлась бы и без вас — клац-клац-клац…
В турбинном, внизу, тонко и сильно, почти на границе слуха, свистят турбины, звенят насосы — шум такой, что всегда недоумеваешь, как здесь люди могут нести вахту четыре часа.