Крайняя сущность дерева — горит, крайняя сущность вёревки — душит…
Я прилетел в Баку прохладной летней ночью. При выходе из самолёта на трап сразу наталкиваешься на стену запаха, и даже не запаха, а его предощущения, ты ещё не понимаешь, что это, а внутри уже всё сжимается, и ты с тревогой смотришь вперёд, потом становится ясно — пахнет плотно, липко, и во всём твоем напряжении виноват именно этот осознаваемый не сразу запах керосина. Ещё он чувствуется в метро, где каменные полы моются опилками, смоченными в его грязноватом растворе; запах… точнее было бы сказать так: я уже в самолёт садился с синдромом волнения, внутри меня жило уже предощущение этого неприятного чувства, прообраза страха, то есть как бы электрическая цепь, включающая его, уже была готова, собрана и опробована, и достаточно было, может быть, только одной молекулы этого горючего, лёгкого вещества, чтобы процесс лавинообразно начался.
Когда я написал этот абзац, я поймал себя на том, что что-то меня в нём не устраивает. Да, да, очень часто встречается слово «запах». Я стал искать ему более точную замену — «дух», «вонь», «вонища», «смрад» — нет, всё не то, именно «запах». Оказалось, что к этому слову невозможно подобрать синонимы. Вероятно, оно значает для человека очень серьёзное состояние — состояние «нахождения в запахе», соседства с веществом, о котором не забыть.
У входа в аэропорт — рыхлая, жирная каша из встречающих. Хочется миновать её побыстрей, хочется пробиться — продраться — никого не задеть, и тебя чтоб никто не задел, а потом — узкая клетка, где выдают багаж, где ты стоишь, плотно прижатый к чьей-то спине, с раздражением вдыхаешь вполгруди запах чужого дорожного пота и высматриваешь свой чемодан среди груд спелёнутых картонных коробок.
Меня не покидает чувство тревоги, оно живёт во мне и как бы помимо меня заставляет ловить и анализировать тысячи деталей и примет, оно заставляет вглядываться в окружающие лица, держать в фокусе подходящего человека, отмечать в мельчайших подробностях пластику его движения, выражение его глаз, лица, особенности движения его рук и ног. У зрения появилась ещё одна особенность — оно стало объёмным.
— Здравствуйте, ваши документы.
Это патруль.
Ночью до города можно добраться только на такси, автобусы не ходят. Комендантский час до пяти утра. Шоссе перегорожено военными рогатками.
— Ваши документы!
При описании этой поездки я всё время буду сбиваться на телеграф, на прямую речь: фраза как бы сама укорачивается, уплотняется, трассируется — глаголы заменяются тире, это не зависит от меня, эта судорожная торопливость начинает жить во мне сразу же, как только я вспоминаю те летние бакинские дни, предвестники диких, страшных событий. Тогда жизнь, увиденная мной в Баку, напомнила чей-то отвлечённый репортаж, скорый, без знаков препинания. Тире. Точки. Минимум слов.