— Мне очень жаль, что на работе все так вышло, — сказала я.
— Ты о чем?
Птица упала в пакет, глухо зашуршал пластик. Папа сдул с запястья муравьев.
— Женщина умерла, да?
— Что?
Он удивленно взглянул на меня. Я поняла, что не стоило ничего говорить.
Папа продолжал молчать. Я почувствовала, что у меня горят щеки. Двумя пальцами, словно пинцетом, он поднял с пола последнее перо и опустил его в пакет. Затем вытер лоб тыльной стороной ладони:
— Нет, родная, никто не умирал.
Тогда он впервые сказал мне неправду. Эта ложь оказалась первой, но не последней и даже не самой серьезной.
На полу, на том месте, где лежало тело птицы, сотни муравьев метались в безнадежных поисках исчезнувшего угощения.
Папа затянул шнур на пакете и завязал его:
— Вы с мамой чересчур переживаете. Я же говорил, что ночью ничего не случится. Все правда прошло нормально.
Папа отнес пакет к мусорным контейнерам за домом. Силуэт птицы просвечивал сквозь пластик пакета, который подрагивал в такт быстрым шагам.
Затем он принес шланг, из которого уже текла вода, и смыл с веранды муравьев и кровь. А вот жирное пятно на оконном стекле продержалось еще несколько недель — словно тормозной след на дороге после аварии.
Наконец папа ушел наверх спать. Мама последовала за ним.
Я еще долго сидела в гостиной перед телевизором, пока родители шептались в спальне. Мама задала какой-то вопрос, и отец повысил голос:
— Это еще что такое?
Я приглушила звук и прислушалась.
— Конечно, я работал! А что еще, черт побери, я мог делать?
Мы жили в условиях измененного притяжения. Разум не постигал его, но тело ощущало. В последующие недели, пока дни продолжали удлиняться, мне становилось все сложнее посылать футбольный мяч в конец поля. Распасовщики утверждали, что мячи перестали летать, как прежде. Меткие удары ушли в прошлое. Пилотов допускали к полетам только после переподготовки. Падающие предметы устремлялись к земле с какой-то новой скоростью.
Думаю, что замедление положило начало и другим переменам — может быть, не таким очевидным, зато гораздо более глубоким. Происходила разбалансировка на тонком уровне — к примеру, в дружбе или любви. Не знаю, могу ли я что-то утверждать: мое детство закончилось задолго до замедления, а отрочество протекало самым заурядным образом, со свойственными этому периоду переживаниями. Есть такая вещь, как совпадения: несколько однотипных событий наслаиваются одно на другое без какой бы то ни было причинно-следственной связи. Возможно, происходившее не имело никакого отношения к замедлению. Такую вероятность вполне можно допустить. Но, честно говоря, верится мне в нее с трудом.