Капля воды упала с ветки на голову Эми и поползла вниз по лбу. Она стерла ее рукавом пальто.
— В какой колледж ты хотела бы пойти? — спросила она Стейси.
Мистер Робертсон говорил Эми, что надо выбрать колледж получше, когда они сидели в его машине рядом с ее домом.
— Ни в какой. Я слишком тупая. Поеду в Нью-Йорк и стану певицей. — Стейси уставилась на пастилку и выбрала ту, на которой было побольше шоколада. — Проблема приемных детей, — объяснила она, держа сигарету в одной руке и шоколадную пастилку в другой, — в том, что родители могут попасться умные, и они надеются, что ты тоже будешь умной, а ты оказываешься дурындой. Конечно, это разочаровывает их. Они не могут в этом признаться, но все еще надеются, что ты будешь благодарна им за то, что они вообще тебя взяли. И вправду, ты должна быть чертовски благодарна, что они не оставили тебя в канаве.
— Ты же не осталась бы в канаве? — Такой поворот заинтересовал Эми.
— Конечно нет. — Стейси откусывала шоколад маленькими кусочками. — В том-то все и дело. Я была только в стерильной больнице, когда родилась, а потом родители пришли, удочерили меня и привезли домой, но я должна вести себя, как если бы они спасли мою чертову жизнь.
Эми курила сигарету и раздумывала над этим.
— Не они, так кто-нибудь еще удочерил бы тебя, — заметила она в конце концов. — Стопудово, многие захотели бы, ты же была очаровательным ребенком.
Стейси выбросила недоеденную пастилку в кусты, уронила сигарету на землю и долго смотрела на нее, как будто спала с открытыми глазами.
— Розы красные, — наконец сказала она, — фиалки голубые, я — шизофреник, и я тоже.[4] — Она смотрела поверх Эми. — Мой папа думает, это смешно, просто до поросячьего визга.
Пришла весна. Кусты форзиции расцвели золотыми цветами на дорожках и вдоль каменных стен, за ними раскрылись нарциссы и гиацинты. Нарциссы изгибались на стеблях, постукивая по стенам, когда поднимался легкий ветерок. Небо день за днем все больше голубело, солнце нагревало каменные стены домов. Окутанные нежной зеленью березы у берегов реки выглядели робкими и тощими, как школьницы. Блики плясали на воде, и теплый ветер дул над рекой. Люди завтракали на берегу, на скамейках в парке, еле удерживая бумажные пакеты с жареной картошкой, которые так и норовил унести ветер.
Вечера становились длиннее, окна на кухнях под вечер оставались открытыми, и было слышно, как поют на болоте квакши.
Исабель вышла подмести ступеньки у входа в дом и вдруг почувствовала, что ее ожидает нечто новое в жизни. Предчувствие было так сильно, что Исабель растерялась. Она решила, что такое чувство возникает при откровении. Бог стоял на ступеньках, в последнем блике солнечного луча на клумбе тюльпанов, в хриплом клекоте из болот, в ароматном сыром воздухе, наполненном запахом тонких корней печеночника и лапчатки. Она вернулась в дом, заперла филенчатую дверь, ее не покидала уверенность, что ее жизнь, благодаря Его любви, наконец подошла к чему-то огромному и новому.