Он не верил в это. Если бы кто-то из его пациентов попытался объяснить злость дочери как результат трудных родов, он бы не поверил. Он бы поинтересовался, что происходит в доме, что происходит в повседневной жизни семьи.
Доктор Берроуз поерзал в кресле. Он не собирался делать вид, что все безмятежно в их повседневной жизни, но два других его ребенка, близнецы, были здоровыми малышами, они носились по всему дому и всегда ему радовались. («Как это объяснить?» — спросил он воинственно, ни к кому конкретно не обращаясь.) Доктор взглянул на человека перед собой и слегка кивнул, чтобы скрыть невнимание. Пациент закончил свою историю и смотрел на доктора Берроуза просительно и горестно.
— Ладно, — сказал доктор Берроуз, — необходимо обдумать то, что вы рассказали. Мы продолжим в следующий раз.
Лицо человека, жаждущего одобряющей улыбки, еще долго стояло перед глазами доктора Берроуза, после того как тот ушел, закрыв за собой дверь. Доктора беспокоило, что и он сам тоже жалобно требует многого.
Настроение Исабель менялось с пугающей скоростью.
Она уже начала думать, что так было всегда, но она этого не замечала.
Нет, слава богу, подобное трудно не заметить: по дороге в универсам чувства собраны и уютны, словно ладно подогнанная одежда, а потом, когда подъезжаешь к дому, с чувствами покончено, потому что, пока ты идешь от машины, запах пакета с продуктами уже смешался с запахом весны и что-то смутное заскребло на душе. Честно говоря, это выматывало. Потому что минуты, когда появлялась надежда, что Бог рядом, когда что-то вспыхивало в душе и казалось, что она переполнена, сменялись вспышками гнева.
Например, один только вид корзины с грязным бельем Эми мог вызвать ярость у Исабель, ибо ей казалось, что это уж слишком. Исабель сама не понимала почему, ведь все эти годы ей было очень непросто растить дочь. Отчего же теперь ей кажется, что она теряет равновесие, идя по канату материнских обязанностей?
Тревоги, сплошные тревоги. Именно о них она говорила Эйвери Кларку однажды утром, сидя напротив него с пластиковым стаканом кофе, слегка подавшись вперед:
— Ребенок — это всегда волнения и тревоги, тревоги и волнения.
Но она сказала это, слегка утрируя, словно иронизируя над собой. Она улыбнулась, а уголки рта при этом опустились вниз.
— Да, разумеется, — сказал Эйвери с усмешкой.
Он откинулся на спинку вертящегося стула и начал бессвязный рассказ том, как его сын однажды вышел покататься на лодке с другом и до темноты не вернулся. Эйвери повествовал так долго (включая перерыв на кратковременный телефонный разговор), что Исабель начала задаваться вопросом, что делать со своим лицом; выражение вежливого ожидания уже вызвало нервный тик, но Эйвери в конце концов достиг финала: