10. Нужно ввести двадцатилетний запрет на Бога, вернее, на аллегории, метафоры, аллюзии, а также всякого рода закулисные, неточные и двусмысленные упоминания, в которых используется Бог. Бородатый главный садовник, который вечно околачивается у яблони; старый мудрый морской волк, который никого не спешит осуждать; персонаж, которого вам не представили, но который к четвертой главе определенно кажется жутковатым… всех на склад. Бог дозволяется только как конкретное божество, которое ярится на человека за его грехи.
Так как же мы удерживаем прошлое? Яснее ли видится оно нам по мере того, как отходит все дальше? Некоторые думают, что да. Мы узнаем все больше, обнаруживаем новые документы, используем инфракрасные лучи, чтобы прочитать стертые и зачеркнутые слова в переписке, мы свободны от предрассудков того времени и поэтому лучше все понимаем. Так ли? Не знаю, не знаю. Возьмем сексуальную жизнь Флобера. Годами считалось, что медведь из Круассе отступал от своей медвежьей повадки только в отношениях с Луизой Коле — «единственный сентиментальный эпизод в жизни Флобера, который имел какое-то значение», как заявляет Эмиль Фаге. Но потом обнаруживается Элиза Шлезингер — замурованная королевская спальня в сердце Флобера, тлеющий огонь, неудовлетворенная подростковая страсть. Затем находятся еще письма и египетские дневники. Начинает попахивать актрисами, объявляется, что Флобер спал с Буйе; Флобер сам признается, что неравнодушен к каирским мальчикам-банщикам. Наконец-то мы видим настоящие масштабы его похоти, он амбисексуален, он многоопытен.
Не стоит торопиться. Сартр утверждает, что Флобер вовсе не был гомосексуалистом, он просто пассивен и женствен по своей природе. Эпизод с Буйе был просто шуткой, крайним проявлением нежной мужской дружбы: Гюстав за всю свою жизнь не совершил ни одного гомосексуального акта. Он говорит, что совершал, но это всего лишь хвастливая выдумка: Буйе просил каирских непристойностей, и Флобер не мог отказать. (Звучит ли это убедительно, на наш слух? Сартр обвиняет Флобера в том, что тот выдавал желаемое за действительное. Но возможно, в этом следует обвинить самого Сартра? Может быть, ему просто приятнее представлять Флобера — дрожащего буржуа, играючи описывающего грехи, которые он не смеет совершить, чем Флобера — дерзкого дьявола, потакающего своим прихотям?) И с госпожой Шлезингер все тоже оказывается не так просто. В настоящее время флобероведы считают, что страсть была все-таки утолена: либо в 1848 году, либо, что более вероятно, в первые месяцы 1843 года.