Имея постоянно в виду тяжкую ответственность перед учащимися молодыми поколениями за истинность сообщаемых им научных положений, опасаясь предложить им, вместо твердых выводов, нечто колеблющееся, сомнительное и недоказанное, – мы неизбежно вовлечены были в разногласие со многими положениями, которые встречаются в наличной историко-юридической литературе. Ясно видим, как неуместна полемика в учебном пособии, однако мы принуждены были допустить во многих местах возражения своим уважаемым сотоварищам по науке, отдавая великую честь работам некоторых из них: не полемический задор руководил нами, а желание добраться до истины, особенно в темах большой и существенной важности.
Автор этой книги не счел себя вправе уклониться от возражений, когда контроверзы касаются таких существенных вопросов истории права, как вопрос о происхождении обычного права (точнее: права вообще); о силах, образующих государственный союз (стр. 22–23); о приобретении и передаче верховной (княжеской) власти (38–40); о формах верховной власти: думе и вече (45–61); о влиянии монгольского государственного права на русское (103–112); об основах единодержавия (т. е. о случайном или, наоборот, органическом его образовании: 113–116); о сословном значении служилого класса в Московском государстве (118–133); об основаниях (экономических или, напротив, законодательных, или же юридических) прикрепления крестьян (139–151); об органах верховной власти в Московском государстве и, в частности, об органах, творящих закон (169–178); о значении и причинах падения древнерусской системы представительства (187 и сл.). Не упоминаем о других более частных вопросах истории русского государственного права (например, о значении верховного тайного совета: 255, о роли сената по сравнению с значением боярской думы: 257 и др.).
Не менее контроверз возбуждает история уголовного права. Не перечисляя частных спорных вопросов в этой области, отметим только, что спорным является самый исходный пункт истории уголовного права: вытекает ли оно из произвола лица (отрицания права) или из сознания права; что такое месть: самоуправство частного лица, или осуществление права (стр. 317, 333 и сл.). Так же колеблется другой основной вопрос: откуда является преследование преступлений государством – из фискальных целей или из сознания общественного вреда (342). Если присоединить сюда еще вопросы о возможности образования новых видов преступных деяний, каковы: разбой, грабеж, мошенничество, которые (будто бы) в эпохи древнейшие вовсе не считались преступлениями (329–330), а также вопросы о целях наказания, которое (будто бы) в древнее время не имело ввиду никаких условий вменения и могло постигнуть одинаково и виновного и невинных (346 и др.), – то всякому будет ясно, как далеко еще отстоит наша наука от такого состояния, при котором обозревателю легко бы было суммировать несомненные положения в кратком учебном курсе.