Бэрг очнулся от короткого резкого треска над самым ухом, встряхнул головой, провел ладонью по лбу и нащупал между бровями острую короткую щепку. По переносице сбежала и запуталась в усах теплая струйка, и Бэрг почуял запах крови, своей крови. Он услышал над головой резкий повелительный окрик, затем кто-то с силой топнул по палубе острым каблуком и назвал имя Эрниха. Люк распахнулся, и из широкого ослепительного проема послышался голос Нормана: «Эрних!»
— Иду! — коротко отозвался тот и поднялся на палубу. Люк за ним опять захлопнулся, и гребцы остались в сумрачном трюме, освещенном лишь рассеянными пятнами света из круглых отверстий для весел.
Все произошло как-то очень быстро. Норман повторил Эрниху условия поединка, предупредив, что если Дильс еще раз сделает хоть одно движение в сторону, то он пристрелит его сам, и увернуться тому уже не удастся. Эрних передал все это Дильсу, тот выслушал, наклонив голову и из-под козырька простреливая глазами гардаров, стоявших вдоль бортов и не сводивших с обоих кеттов внимательных настороженных взглядов. Про Гусу они словно забыли; никто не оглянулся на него даже тогда, когда черный великан появился из-за мачты и легко выдернул вогнанное Дильсом копье. Затем Гуса подошел к Дильсу и положил перед ним два небольших круглых щита, обитых горящими на солнце медными бляшками. Дальше Эрних мог уже ничего не объяснять; Дильс сам молча поднял оба щита, поочередно примерил их, пропустив кисть левой руки в ременные петли на тыльной стороне, сделал несколько резких угловатых взмахов, отражая невидимые выпады, и, оставив на руке второй щит, отошел к мачте, подхватив с палубы широкий короткий клинок с массивной крестообразной рукояткой.
Норман опять подозвал Эрниха.
— Повтори ему, что он может менять оружие в ходе поединка, — сказал он.
— Он не сделает этого, — сказал Эрних.
— Гуса — опасный противник, — лукаво улыбнулся Норман.
— Кетты — честные воины, — ответил на это Эрних.
— Даже когда речь идет о жизни и смерти?
— Речь всегда идет только о жизни и смерти, — возразил Эрних, — но одни слышат и понимают это, а другие — нет.
— Он понимает? — Норман кивнул в сторону приготовившегося к схватке Дильса.
— Понимает, — сказал Эрних, — иначе он не был бы воином!
Они стояли перед массивной дверью в каюту Нормана, и Эрниху казалось, что он слышит за спиной редкое взволнованное дыхание. Он сосредоточился на этих звуках всем своим существом и сквозь толстую дверную доску увидел припавшую к замочной скважине Сафи. Горячий взгляд ее черного глаза впивался ему в позвоночник, упорно сверля кожу и слегка покалывая кость. Он сделал полшага в сторону и почувствовал, как облегченно вздохнула Сафи, увидевшая в извилистом просвете скважины Гусу, выставившего перед собой небольшой круглый щит, обитый жарко сверкающими на солнце шишаками. Вот он взмахнул кривым коротким клинком, на миг воздвигнув над головой прозрачный, отливающий жемчугом круг, затем свободно бросил руку вдоль тела и стал надвигаться на Дильса, не сводя с него глаз и плотно влипая босыми ступнями в шаткие доски палубы. Дильс оставался на месте. Он стоял спиной к гардарам, расставив в стороны чуть согнутые в коленях ноги и слегка покачиваясь в такт корабельной качке. Его руки, выбеленные долгим полумраком заточения, покрытые грязными потеками высохшего пота, казалось, бессильно висели вдоль свалявшихся волчьих хвостов на бедрах, и только сухие бурые пальцы мертво захлестывали кожаную петлю щита и резную рукоятку кинжала. Его глубоко посаженные голубые глаза не мигая следили из-под кожаного козырька за каждым движением Гусы, не забывая постреливать по сторонам, как бы навскидку измеряя пространство схватки.