Птица сжал голову руками… Леша, с тобой все в порядке? Кто-то говорит. Совсем рядом. Кажется, обращаются к нему, но в завывании ветра слов не разобрать.
— Леша, — положила руку ему на плечо Юлия, — с тобой все в порядке?
Да, это обращаются к нему. Он медленно открыл глаза, — над ним склонилось встревоженное женское лицо. Эта та… таитянка.
— Да, со мной все в порядке.
Юля смотрела внимательно, изучающе.
— Не тошнит? Я боюсь — у тебя сотрясение мозга. Головокружение?
— Нет, Юленька, все о'кей. Это с похмела.
— Ай, товарищ Пернатый, нехорошо врать медработнику.
— А-а, ты врач?
— Нет, — она улыбнулась, — всего лишь медсестра. Вот тебе халат, одевайся, морпех.
Птица промолчал. Он даже не догадался сказать спасибо, накинул Мишкин халат и сел пить кофе. Через пять минут Юлия — уже в плаще, в джинсах — махнула ему рукой и ушла. Щелкнул замок. Птице показалось, что этот звук навсегда отсек его от прежней жизни. А на плите варилась, булькала картошка. На скатерти, имитирующей деревенскую рогожку, лежала упаковка каких-то таблеток, оставленных медсестрой Юлией. И дымилась в подрагивающих пальцах сигарета. Все было совершенно буднично, обычно… но это обман. Такой же, как импортные фотообои на стене. Такой же, как аромат кофе, которого ты уже не ощущаешь. Такой же, как дымок сигареты.
Все это как бы существует. Но уже вне тебя. Вернее, ты существуешь вне всего этого. И по-другому теперь уже не будет.
Птица уронил столбик пепла на скатерть. Дунул. Столбик рассыпался, взвихрился… Прах. Ничто. Выброс вулкана. Имитация рогожки. Фотообои… Сигарета подрагивала в пальцах, страшно болела голова. Ослепительно ярко горела золотая фольга аптечной упаковки… И, кстати, та, вчерашняя молочница…
Страшно хотелось завыть. Но он молчал. Он сидел и ждал возвращения бывшего морского пехотинца Михаила Гурецкого. Сохатого.
* * *
Сазонов нажал на латунную, манерно изогнутую ручку и рванул дверь на себя.
Обнаженная женщина сидела за письменным столом и целилась в Славку Ряскова из обреза. Капитан начал падать вправо, уходя с линии выстрела за спасительную стену… Но было уже поздно. Черные дыры ружейных стволов, напоминающие лежащую на боку восьмерку — математический символ бесконечности — полыхнули яркими желтыми вспышками. И два свинцовых хлыста обожгли левый бок капитана Ряскова. Уже падая, он все-таки спел нажать на спуск. ПМ выплюнул девятимиллиметровую тупоносую пулю, и над правым соском Маргариты образовалась аккуратная маленькая дырочка. А дверь все еще открывалась… Она открывалась, и Славка Рясков смотрел в четкий прямоугольник дверного проема. В нем, словно в раме картины, сидела обнаженная женщина.