помощью. И новый начальник Натан Френкель эту помощь предоставил. Уж он-то хорошо знал блатной мир, его силу и слабости. Эта стройка проглотила многих крепких, видавших виды воров и убийц, не говоря уже об обычных смертных — жертвах политических чисток.
Но иногда в смертельной воронке Беломорканала разворачивались удивительные судьбы. Из обреченного мира отверженных все-таки вылетала искра. Одна из таких судеб — редких, хотя и не уникальных для 30-х годов — достойна отдельного рассказа.
В моем доме живет солнечный портрет обнаженной девушки. Крым, 1938 год. Она сидит у самодельного зонтика, оберегаемая густой южной флорой. Это не студийная постановка. И не просто портрет. Сама жизнь, нежная и таинственная, полная чувственных живописных оттенков, воздуха, света, вторгается в душу. Эта картина со мной уже много лет. Автор этого чуда — народный художник России Степан Ильич Дудник. В 1994 году, когда я работала с художниками послевоенного поколения, мы встретились в его просторной студии на Чистых Прудах. Показывая на одну из поздних работ, выполненных по стеклу, Степан Ильич вытянул руку, и из-за кромки правого рукава рубашки зазмеилась искусная татуировка. Должна сказать, что я уже находилась под обаянием этого человека, внешне очень напоминавшего Пикассо. Татуировка заинтриговала, уводила в далекое, трагическое время. Такой известный художник вряд ли сделал бы себе наколку в зрелом возрасте.
Мне сразу вспомнилась судьба еще одного живописца, ленинградца Эдуарда Кочергина. Сын «врагов народа», а ныне главный художник БДТ, член Академии художеств и писатель, он провел, как тогда говорили, «за пазухой у Лаврентия» почти все детство и раннюю юность. Иногда тоска и голод толкали его на побеги и знакомства с умельцами воровских дел. Будучи в спецприемнике НКВД, он увидел потрясающие цветные наколки, покрывающие тело старика-помхоза (когда-то тот продал свое тело японской татуировальной школе, чтобы выкупиться из плена).
«Нательные гравюры — мой первый Эрмитаж» — таким Кочергин увидел в татуировке свободное искусство. Ведь наколки советских заключенных были сделаны грубо, варварски. Заключенные ждали неделями, когда воспаленные руки заживут. Гадали, быть или не быть заражению. От помхоза Кочергин впервые узнал, что тушь, замешанную на спирту, вводят согласно знанию анатомии, не разрушая, а раздвигая кожу, вводя тоненькие иголки. Это искусство помогло Кочергину выжить в колониях. В основном блатные просили его наколоть профиль Сталина. Из песни слова не выкинешь — Сталин был культовой фигурой среди уголовников, ни один политический руководитель ни до, ни после него не украшал собой уголовные тела. Что это было — уважение к силе, к его тюремному дореволюционному прошлому или вера в спасительную силу изображения? Попадаясь в руки милиции, блатные срывали рубашку с груди, надеясь избежать смертельных побоев — кто ж захочет разбить лицо самому вождю? «Ближе к сердцу кололи мы профили…» Не один раз Сталин принял на себя пулю вместе с приговоренными.