Струящийся черный бархат шел мне невероятно!.. Я даже замурлыкала от удовольствия, глядя на себя в зеркало, потом присела на пуфик и, подобрав несколько изысканных заколок, соорудила прическу, подчеркивающую мою стройную шею и гордую посадку головы — надо же было довести образ до конца. А потом я спустилась в гостиную.
Видимо, хозяин решил устроить для меня настоящий прием — в гостиной горели свечи, на покрытом белоснежной скатертью столе мерцал хрусталь, матово светились фрукты в больших вазах, смутно белели букеты цветов. Давешний красавчик стоял у окна с еще одним, высоким и широкоплечим, и вместе они составляли абсолютно киношный дуэт красавчиков, поскольку второй был блондин. При звуке моих шагов оба обернулись, и взгляды их совершенно одинаково отразили неподдельное восхищение. Ну, еще бы — я не зря нарисовала себе роковой взор. Вскинув голову и расправив плечи, я намеревалась триумфально спуститься по нескольким оставшимся ступенькам, когда вдруг почувствовала слабость в коленях.
Блондин был Ян Саарен. Живой и здоровый, с абсолютно целым, не перерезанным горлом, да еще и глядящий на меня так, будто никогда в жизни не видел никого красивее.
В следующую секунду я поняла, что ошиблась. Разумеется, это был не Ян. И не его брат. Во всяком случае, не тот брат, который прятался на чердаке у моей мамули. Очень возможно, что это был третий брат из этой же семейки — только моложе лет на пять, более высокий и более широкоплечий, чем оба предыдущих, с более светлыми волосами и той невыразимо трогательной неуверенностью в глазах, которая немедленно вызывает во мне мощный всплеск материнского инстинкта. Во всем остальном этот третий был одно лицо с обоими братьями — те же глаза, тот же рот, та же ямочка на подбородке… Кажется, меня решили допечь этими джеймсами бондами, отштампованными по одному образцу. Интересно, когда этого зарежут, найдется ли у них в запасе еще один?.. Меня разобрал нервный смех, и я почувствовала, что уголок моего рта начал дергаться.
Ну, уж нет, — подумала я с ожесточением. Истерики вы от меня не дождетесь. Я даже в обморок не упаду. Это вы, голубчики, падайте в обморок от моей небесной красоты — я вам сейчас продемонстрирую все, на что способна.
Я взяла себя в руки и, улыбаясь самой загадочной из своих улыбок, завершила торжественный спуск в гостиную, легко, почти невесомо ступая на высоких каблуках.
Сказать, что меня окружили вниманием — значит, ничего не сказать. Красавчик хозяин (или не хозяин), усадив меня в кресло, собственноручно принес из бара, спрятанного в нише у лестницы, бутылку коньяка и пузатые коньячные рюмки. Поближе ко мне была подвинута немыслимой красоты антикварная тарелка с крохотными бутербродами — я не разобрала, что на них было сверху, но, по-моему, там присутствовала икра, копченый угорь, кажется, какие-то экзотические плоды… Вторая тарелочка, поменьше, но тоже антикварная, сияла прозрачными ломтиками лимона. Еще на столике, у которого я сидела, имели место фрукты, крекеры, шоколад. Красавчик составил мне компанию, причем, обслуживал меня, как вышколенный официант, ловя малейшее желание. Блондин, которого я про себя называла Саарен-младший, ничего не ел, даже не присел к столу. Он стоял поодаль у окна с рюмкой коньяка, время от времени пригубливал краешек, но, кажется, за все время так и не выпил ни глотка. И не сводил с меня глаз. Глаза у него были странные — такие темно-серые, что казались черными, в них зрачок почти сливался с райком, и только к самому краю радужки они светлели, становились похожими на небо над Парижем. Не то, чтобы я бывала в Париже, — откровенно говоря, как-то не довелось, — тем не менее, я могла поклясться, что парижское небо именно такого цвета, как его глаза. А это плохой признак, господа. Видите ли, я вполне могла побывать в Париже, и не один раз. Но что-то меня удерживает. Может быть, страх потерять мечту, свое тайное сокровище. Ведь если я прозаически поеду в турагентство, куплю путевку, сяду в самолет и просто прилечу в Париж, это будет уже не Париж…