— Я объясню это Антону, — еще сказала Лиза.
— Вот-вот, надо всем это объяснить и хорошенько усвоить самим.
— Все будет исполнено в точности так, — сказала Лиза.
— Вот и хорошо, — сухо говорил Хозяин и снова стремительно зашагал в сторону выхода. — Кстати, гости уже собираются на праздник, а мы еще не одеты, — бросил он еще на бегу.
Лиза и охранник шагнули за Хозяином следом. Из черного дверного проема тянуло сквозняком, влажным и болезнетворным, как будто бы поблизости начинался подземный ход, длинный и путанный.
Никитишна, бледная и напуганная, отделилась от стены. Они с Антоном переглянулись, и старуха заметила на лбу и на висках у Антона тончайшие бисеринки пота. Она, впрочем, и сама выглядела не лучше. Или даже наверняка хуже; возраст проклятый! возраст ни для кого не подарок!.. Кто в нелепом и несчастном своем недомыслии считает, что возраст — подарок? Скоты, скоты!..
Психологи переглянулись. Гальперин остановил фургон, была улица темная, глухая и пустынная, и оба они, не сговариваясь, вылезли из кабины. Помочились оба по разные стороны фургона, будто стеснялись друг друга, будто церемонились один перед другим, а потом уж занялись делом.
Гальперин раскрыл двери фургона, и в мутном его сумраке, в глубине, они увидели жидко блеснувшие на миг белки глаз философа.
— Выходи! — скомандовал Иванов.
Нидгу вылез из фургона и тревожно оглянулся. Впрочем, оглядывайся не оглядывайся — никого вокруг не было!..
— Ну вот мы на тебя сейчас поглядим, — весело сказал Гальперин. — За просмотр денег не берут.
Что было сказать на это? на это сказать было нечего, философ и промолчал; невзирая на его высокую вербальную одаренность, все равно промолчал. Глаза его были в беспокойстве, зрачки и ресницы его трепетали.
— Ну, давай! — сказал Иванов.
— Что? — осторожно спросил философ.
— Как что? — удивился Иванов. — Ты ведь философ?
— Философ, — обреченно согласился тот.
— Вот, — хохотнул Иванов. — Мы — психологи, ты — философ. Братья по разуму, можно сказать.
— Давай! Философствуй! — подсказал ему Гальперин.
— О чем?
— А тебе, что, обязательно нужно о чем-то? — спросил Иванов.
— Да, — сказал Нидгу. — Мне нужно превентивно отрефлектировать амплитуду и модус моего самопроизвольного дискурса.
Психологи снова переглянулись, на сей раз с некоторым неудовольствием.
— А ты понимаешь, что, может быть, со смертью своей беседуешь? — спросил Гальперин.
— Понимаю, — отвечал тот.
— И что же, выводов-то не хочешь сделать? — поинтересовался Иванов.
— Я стараюсь.
— Плохо стараешься! — прикрикнул Гальперин.
— Прошу вас: дайте мне какую-то тему, — сказал Нидгу поспешно.