— Надеюсь, тебя не затруднит… — с корректностью бойкою он говорил.
Иванова не затруднило; он сорвал пробку одним движением и, теперь уж не дожидаясь приглашения, стал разливать жидкость в два пластмассовых стаканчика.
— Не люблю возиться со старикашками, — наконец хмуро говорил он.
— Что поделаешь, — отозвался неугомонный Гальперин. — Они тоже люди и нуждаются в нашей высокопрофессиональной помощи.
— Толку от них никакого, им все равно помирать, причем скоро, а возни много, — поморщился Иванов.
— Ну, ничего, — говорил Гальперин. — Это ведь не каждый день выпадает.
— Только захочешь подумать о чем-то эстетическом, а тут тебе их деменции подсовывают, — говорил Иванов, передавая Гальперину стаканчик с водкой.
— Это точно, — говорил Гальперин.
— Только и знаешь, что свои «это точно»!..
Гальперин выдохнул.
— Ну-с, — сказал он, — перейдем к проблемам мужчин среднего возраста.
— Перейдем, — согласился Иванов.
Они выпили и, шумно дыша, стали заедать жгучий напиток. Стекло кабины запотело, но так было даже лучше, Гальперин пока и не собирался его протирать; если даже кто и пройдет мимо, так не увидит, что делается в кабине фургона.
— Итак, — говорил он, — если мы рассмотрим самых разнообразных представителей этого пола и возраста, можем ли мы выделить что-то общее в области их психологической проблематики?
— Можем? — с сомнением переспросил Иванов.
— Можем, — подтвердил Гальперин и щелкнул своими жирноватыми пальцами. — Ты бери телятину, бери, — говорил он Иванову.
Иванов отрезал себе кусок телятины.
— Утрата новизны чувствования, снижение остроты ощущения переживаемого текущего времени, — стал перечислять Гальперин, — более ясное понимание ограниченности своих возможностей, остановка в интеллектуальном развитии, начало спада…
Иванов снова разлил водку по стаканчикам.
— Это ты про инволюционный синдром говоришь, — констатировал он.
— Снижение уровня физиологического фона, — продолжал Гальперин. — И вместе с тем абсолютизация оргазма.
— Как ты себе это представляешь? — поинтересовался Иванов.
— Что ж тут непонятного? — возразил Гальперин. — Оргазм становится все реже, все бледнее, зато отчетливо нарастание его статуса. Он становится маяком, светочем. Карьера, амбиции, знания, надежды утрачивают прежнее значение, существование в промежутках между оргазмами приобретает все более безотчетный, машинальный характер. И даже само время начинаешь измерять не днями, не часами, не неделями, а оргазмами. Моя жизнь между оргазмами, так сказать… Человек мог бы вести дневник оргазмов, да он собственно и ведет такой дневник в сердце своем, — говорил Гальперин.