Ивашков опять, еще ловчее щелкнул пальцами. Аришка вздрогнула, как будто у нее за спиной захлопнулась тюремная дверь. На руки Ивашкова она больше не могла смотреть. Ей казалось, что эти руки способны безжалостно задушить кого угодно и за что угодно.
— Да я что… Ежели надо, я согласная, — пробормотала она.
— Давно бы так! — улыбнулся Ивашков. — И вообще, скажу я тебе, надо нам жить потеснее, быть поближе друг к дружке. — Глаза Ивашкова стали маслеными, он потянулся к ней.
Аришка не первый раз замечала у Ивашкова такой взгляд, когда он смотрел на нее. Но воли себе он раньше не давал. Наверное, не хотел оскорбить Куренкова, потом скромничал из-за Зинаиды Гавриловны. А когда сняли Куренкова, когда потерял всякую надежду «уломать» фельдшерицу, он стал заигрывать с Аришкой. И не будь у Аришки страха перед ним, она бы, наверное, охотно пошла ему навстречу. А то и сама, без его желания, постаралась бы заарканить. Мужик хотя и пожилой, но видный, ловкий умом, место имеет теплое — чем ей не пара?
Но страх, сначала подспудный, неосознанный, потом явный, определенный, был у нее перед Ивашковым всегда, хотя она и скрывала его за внешней бравадой. А теперь он настолько овладел ею, что, когда пасечник потянулся к ней, стал обнимать, она, совсем не помня себя, съездила ему по лицу. Когда же тот испуганно отшатнулся, Аришка, уловив этот испуг, вдруг почувствовала себя сильнее Ивашкова. В ней вспыхнула злость. Она принялась дубасить его что есть мочи, куда попало.
— С ума спятила, баба! Да уймись, окаянная, на черта ты мне сдалась.
— Донесешь, говоришь, на меня? Да я сама тогда на тебя донесу, как и чему ты меня научал!..
— Заткнись, дура, разбазлалась на всю улицу! Не думал я доносить! Свяжись с тобой, сатаной в юбке, — свету божьему не возрадуешься… — попытался утихомирить ее пасечник.
Но Аришка совсем взбесилась. Она схватила кочергу, и пасечник бросился в бегство.
С тех пор Аришка перестала бояться Ивашкова. Он, наоборот, стал поглядывать на нее с опаской.
И именно после этого она стала все чаще и чаще задумываться над своей жизнью.
Убирать оставалось всего ничего: какую-то сотню гектаров на все колхозные бригады. Меньше чем по десяти гектаров на комбайн. По-доброму — полдня работы и конец.
Но погода — в который уже раз за эту осень — опять задурила. Без перерыва повалил мокрый снег. Едва коснувшись земли, он сразу таял, а на его место ложился новый. И хотя снежный покров не прибавлялся и хлебные валки лежали на виду, под тоненьким рыхлым покровом, обмолот вести стало невероятно трудно. Валки отсырели так, что сожми рукой пучок стеблей — зеленоватая водица просочится между пальцами.