— Разрешите, Павел Никифорович, оставить сына дома. Я возьму отпуск, буду дома ухаживать за ним.
— Положение-то, матушка, гласит… — начал возражать склонный к педантичности старый врач, но Зинаида Гавриловна опять перебила:
— Все пункты положения будут выполняться точно!
Павел Никифорович не терпел, когда его перебивали и навязывали свои предложения. А еще больше не любил отступать от предписаний. Никакие уговоры не убедили бы его сделать отступление от правила. Подействовали глаза Зинаиды Гавриловны, молящие, страдальческие.
— Хорошо, хорошо, пусть больной остается на вашем попечении. Главное в процессе лечения подобных больных — внимательный уход. И никто, конечно, лучше… — Он хотел сказать «лучше, чем родная мать за единственным сыном, никто не станет ухаживать», но счел эти слова слишком расслабляющими и добавил вместо них суховато: — Лучше, опытнее вас сестры не найдется в районе. — И уже совсем деловито: — Давайте пока больному гамма-глобулин, глюкозу с аскорбиновой кислотой. Вполне полагаюсь на вас, надеюсь, все будет хорошо. А ежели понадоблюсь — приеду немедленно.
— Спасибо, Павел Никифорович, — со слезами поблагодарила Зинаида Гавриловна.
— Не плакать! — резко отрубил врач. — Ваше настроение — это настроение сына.
Вернулась Зинаида Гавриловна домой вся собранная. Нет, она не играла в бодрячество, не пыталась беззаботно улыбаться или, еще хуже, изображать на лице беспечность. Она отлично понимала: сын сразу заметит любую наигранность, и ничего, кроме вреда, такая маскировка не принесет.
Она была по-прежнему озабоченна, серьезна, но каждое слово, каждое движение были спокойны и уверенны. Она не играла — она боролась, решительно и смело, с болезнью сына и со своей материнской тревогой, с тем ужасом, который охватывал ее при одной мысли о возможной потере. В борьбе она обретала силы и веру. Жила этой верой…
А Максиму было худо. Назавтра, правда, температура спала. Однако через день опять подскочила — обычная «двугорбость», еще один симптом полиомиелита. А на четвертый день начались параличи. Сначала отнялись ноги, потом руки.
Страх обуял Максима. В шестнадцать лет оказаться недвижимым!
— Не пугайся! — твердо, даже с резковатой нотой в голосе, наподобие Павла Никифоровича, сказала мать сыну. — Через две недели параличи начнут отходить. А за две недели мышцы такого здорового человека, как ты, не могут атрофироваться.
— Это правда?
— По-моему, я никогда тебе не лгала.
Верно, сын не мог упрекнуть мать в неискренности. Но все-таки, все-таки… Бывает ведь и святая ложь. Мать могла пообещать ему выздоровление, чтобы он зря не терзался, если ждет его гибель…