— Тогда глаза твои, синие, восхитительные, небесные глаза я забираю себе Хонь! Иди, если увидишь куда! — прокричала девочка. И вырвала Хоню очи. Страшно закричал Хонь, и забылся.
Очнулся Хонь, когда на лицо ему упала тяжелая капля дождя. Соленым был дождь, как море, как слезы. Плакал мир, рыдал, орошал влагой землю, и тихо дрожали на деревьях иголки и листья. Хонь, жалкий и мокрый, лежал в грязи, и ловил ртом воду, вечную благодать. А потом Хонь пополз, на ощупь, на запах, на чувство.
* * *
Цветок был один. На весь мир. Не было в нем ни особенной красоты, ни ярких красок. Густой медовый запах не исходил от него, и не жужжали над цветком пчелы. Он был вечен, но Хонь думал иначе.
Вкруг цветка стальными колоннами возвышались Ангел, Дьявол и Смерть. Каждый из них думал о чем-то своем, и лишь Смерть подбрасывала в правой руке два синих сапфира: это были глаза Хоня. Каждый из стоявших что-то забрал у этого странного, страшного человека, неумолимо ползущего к ним, но ни один из них не смог остановить Хоня.
— Почему ты не забрала у него жизнь? — спросил у Смерти Ангел. — Ведь могла же, могла!
— Нельзя забрать то, чего нет, — ответила ему девочка в белом платье, играя сапфирами. — Как ты думаешь, почему он, — Смерть ткнула пальцем в мрачно внимающего их разговору Дьявола, — почему он, такой могучий, и такой страшный, не забрал у Хоня душу? Все очень просто — их у него нет. Ни души, ни жизни. Они увяли, рассыпались, умерли, пустым семенем упали на землю. Нельзя отнять то, чего нет, а может, никогда и не было, — девочка вглядывалась вдаль. Хонь медленно, словно плуг, полз по земле, оставляя за собой глубокую борону.
— Но зачем, зачем он это делает? — прошипел Ангел. — Зачем он столько потерял, почему так стремиться сюда?
— Не знаю, — пожала плечами Смерть. — Я ведь не Б-г. Да и вы оба — тоже.
— Но мы не можем его остановить! — обреченной чайкой крикнул Ангел. — Что же теперь делать?
— Ждать, — поежилась Смерть. И уставилась на приближавшегося Хоня.
* * *
Хонь чувствовал их, ощущал всем выжженным телом, как сверлят в нем дыры глаза трех незримых стражей. Они стояли и смотрели, как Хонь, оставляя за собой кровавый след, страшный Хонь, с огромными гнойниками вместо глаз, в содранной с живого медведя шкуре, без ног, старый и немощный, Хонь, 33 лет от роду, и полувека наказанья, Хонь, на которого оборачивались девушки, а теперь побоялся бы смотреть и слепой, как Хонь, неумолимый и беспощадный, сорвал цветок. Сорвал — и прижал к груди. Хонь, мертвый Хонь, лежал и улыбался звездам. Чему — не знали даже Стражи, склонившиеся над ним. Ведь, вопреки всеобщему мнению, быть всемогущим практически невозможно.