Вначале, еще только когда они приехали сюда, дом был старым, ворчливым стариком, изнеможенным, с тысячей морщинок на осыпающейся шубе, с потемневшей крышей, что смотрела сверху лопнувшим шифером, с грязными окнами, с покосившимся, наполовину сгнившим забором, с участком, заросшим по колено бурьяном.
Теперь же дом сиял. Он словно усмехался, и солнце отражалось в вымытых до блеска окнах. Куда подевались морщинки и трещины в стенах? Нет, Сергей, конечно, всю весну только и занимался тем, что наводил порядок в огороде, постоянно что-то чинил, мазал, белил, красил, латал крышу, вырывал траву, копал огород, и еще… да мало ли чего еще… Вот только почему-то ей казалось, что, сколько бы Сергей не занимался ремонтом, это ни в коей мере не сделало дом таким, каким он стал.
Надежда не узнавала мужа. Ранее равнодушный ко всему, он преобразился, излучал энергию. Сергей мог часами возиться в огороде либо торчать на крыше, забираясь туда по высокой, нелепой, кое-как сколоченной лестнице, чтобы затащить наверх тяжелые листы шифера, не говоря уже про мелкий ремонт внутри дома.
С одной стороны это радовало, с другой — словно что-то чужое пробралось под крышу дома, назвавшись ее мужем. Надежда могла поклясться, — с каждым днем, что оборачивался улетающим листом календаря, она все меньше и меньше узнавала Сергея. Словно маленькая трещинка возникла однажды между ними, и теперь все больше и больше расширялась, грозя превратиться в широкую пропасть, перешагнуть которую не смогут ни она, ни он.
С тех самых пор, как Сергей открыл глаза, лежа в больничной койке, он стал немного другим, не тем Сережей, который мог молчать, слушая нескончаемые излияния тещи, в нем появилось что-то новое… хищное.
Осень и зима тянулись нескончаемой нитью, растягивались как резиновый жгут, чтобы лопнуть однажды, в теплый весенний денек, когда от земли поднимался пар, и птицы, ошалев от неожиданной радости, наполнили небо восхищенным щебетанием. Это случилось в тот день, когда ее пальцы впервые сжали маленький фотоснимок, на котором, по правде говоря, ничего было не разобрать, но сердце каждый сжималось каждый раз, когда ее глаза пытались рассмотреть очертания маленькой жизни в хитросплетении черно-белых пятен и черточек.
Вернувшись из женского отделения, она застала мужа за работой. Он сколачивал из покрытых пятнами плесени и гнили досок, огромную лестницу, ту самую, по которой в последствии забирался на самый верх, прямиком на горячую от солнца крышу. Услышав звук шагов (Надежда оставила машину на улице, и, обнаружив дверь закрытой, прошла во двор, ожидая увидеть мужа), Сергей повернул голову, и на миг ей показалось, что его глаза злобно блеснули. Он смотрел на нее, и Надежда, неожиданно для себя сделала шаг назад. Руки мужа сжимали молоток, и Надежда отчетливо видела, как взбугрились вены на кистях, (хей, детка, ты только представь, с каким наслаждением он опустит молоток на твою глупую головенку, чтобы посмотреть какого цвета в ней мысли…), глаза-бусинки продолжали сверлить ее.