Наверху Сергей присел на корточки перед буфетом и водил ладонью по задней стенке, словно пытаясь найти что-то.
(Внимательней будь, дружок!)
Может быть, стоит посмотреть в горке? — память иногда подводит, затеняя картинки прошлого, меняет местами, тасует в произвольном порядке.
Сергей распахнул дверки деревянного основания горки и прошелся пальцами по внутренней поверхности. Опустился ниже, прощупал дно основания. Нет, не то…
Вернулся к буфету и уставился на него задумчивым взглядом. Давай, старик, колись.
Он открыл скрипучие дверки, память виновато молчала, не пытаясь даже помочь в этом нелегком, но так необходимом поиске.
Где-то здесь…
(Или он все придумал, окончательно запутавшись в прошлых воспоминаниях о далеком, давно ушедшем детстве. Все может быть…)
Каждый раз, пытаясь покопаться в прошлом, Сергей ощущал, как погружается в странную темноту. Она накрывала воспоминания, словно черная простынь — в ней терялись солнечные деньки, которым не было числа, и все, что от них осталось теперь, лишь смутные сожаления да беспричинная печаль по чему-то непостижимо далекому и родному…
Пальцы зацепились за какую-то неровность.
(Есть!)
Сергей потянул ногтями тонкую металлическую пластинку. Небольшая коробочка, неизвестно кем и для чего вделанная в толстую дубовую стенку провернулась вдоль оси, неохотно расставаясь с тайной. Сергей подставил руку, и в ладонь упал стеклянный пузырек с белыми горошинами, все эти годы хранящийся в старом, потрескавшемся буфете, в ожидании хозяина.
Он встряхнул пузырек, заворожено слушая тихий звук горошин в стеклянном пузырьке. Этот звук заставил вздрогнуть самые потаенные струны в его душе, расшевелил память, вернул далеко назад, в детство…
Сережка Жданов не любил похороны. Не только из-за боли, которую чувствуешь, когда уходят близкие и родные тебе люди. Сережка боялся смерти. Точнее не самой смерти, а той неизвестности, что была за ней. И еще он боялся, что однажды ему придется вот так же лежать в гробу, скрестив руки на груди. Сережка не знал, что испытывают люди, собирающиеся, чтобы закопать гроб в землю, а потом есть борщ и пить водку в грязной заводской столовой, и по правде говоря, это его не интересовало совсем. Вся эта суета вызывала только отчаянное желание завыть, и убраться подальше…
В одном Сережка был уверен на все сто — он точно знал, когда закончилось его детство. Каждый раз, перебирая старые обломки воспоминаний, вороша грязное белье прошедших дней, он снова и снова убеждался в том, что розовые стекла детских грез, рассыпались в разноцветный прах именно после разговора с дедушкой. Стоя рядом с мамой, сжимая ее холодную ладонь, Сережка глотал слезы, не решаясь подойти ближе, чтобы выполнить то, что пообещал когда-то.