(Даже не думай об этом, малыш. Даже не думай!)
От существа не спрятаться, не скрыться. Не улететь за облака вместе с огромными белыми птицами, не затаиться в мышиной норке, не отгородиться высокими стенами, и уж тем более не защитит обычное одеяло, укутавшись в которое, Сережка наивно полагает, что существо не найдет его.
Как бы не так!
Оно здесь, в одной комнате с тобой. Просто решило немного поиграть. Растягивает удовольствие, как кошка, что играет с полумертвой от страха и боли мышью, раз, за разом вонзая острые когти в измученное тельце несчастной жертвы.
Подожди немного, можешь, если угодно еще плотнее закутаться в свое одеяло. Эта ночка будет последней, наверняка последней. Сейчас оно подберется к тебе, и вытащит вспотевшего, упирающегося, пускающего сопли и слезы. А потом…
Оно разорвет тебя на части, и разбросает по комнате окровавленные ошметки. Вот что случится через минутку — пускай она и покажется вечностью. Или наоборот, промелькнет самым быстрым мгновением, быстрее взмаха ресниц, паузой между ударами твоего испуганного сердечка.
Тук-тук.
Тук…
Послушай, малыш — вслушайся, почувствуй, холодея от ужаса, потея от страха — оно не стучит больше. Замерло маленьким ледяным камешком.
Остановилось…
Существо еще там, но оно вертит головой, пытаясь сообразить, что произошло. Все это время оно бесполезно шарило взглядом, не видя спрятавшегося под спасительное одеяло Сережку, и только звук бьющегося сердца выдавал с головой того, кто должен быть пойман цепкими, беспощадными лапами существа. Тишина сбивает с толку…
Сережка холодеет — мысли тают в голове маленькими разноцветными льдинками. Еще немного и он уйдет в страну заоблачных снов. Он пытается вздохнуть — втянуть ноздрями затхлый, и одновременно пропахший потом и дымом воздух спальни. Сейчас, быстрее… — ведь это так просто.
Наверняка просто. Но не для него.
Он вцепился руками в сползающую простыню, сдирая ее, обнажая полотняную плоть матраса, давно уже утратившую первоначальный цвет. Он не видит застиранных пятен зеленки и мочи, под одеялом темно и душно — он пока чувствует это, но еще немножко и старое тряпье, по недомыслию называемое постельным бельем, станет местом упокоения маленького оголтелого сорванца. Белый, с пятнами кокон, в котором найдут сморщившуюся личинку, некогда бывшую Сережкой Ждановым.
Ему хочется кричать, но еще больше хочется жить. До боли в скрюченном тельце, и он шепчет, или думает что шепчет, умоляя непослушное сердечко:
— Ну давай, бейся!
Нет ничего хуже этой духоты, и капли пота, выступившие на верхней губе — если провести языком, наверняка можно почувствовать соленый привкус страха, но Сережке сейчас не до этого. И даже существо, замершее возле шкафа — все это лишь неуемная фантазия мальчугана. Нет никого в полутемной спальне, есть только паренек, который умирает сейчас, обернувшись в колючее одеяло.