Две женщины подошли к домику, та, что помоложе несла, бережно прижимая к себе сопящего младенца, та, что постарше - крепкую ореховую палку. Собачка звонок выкатилась им под ноги, тявкнула и убралась назад в конуру. Вытирая руки передником, из сеней выглянула женщина лет сорока, и испуганно уставилась на сдвинувшую брови травницу.
- Милаву позови - сказала старуха, пусть дите примет и покормит, а сама сюда иди старая перечница.
Через минуту на крыльцо выскочила простоволосая молодка в розовом платье, схватила младенца и унесла в дом. Женщина постарше осталась на крыльце.
- Я тебе говорила Катрана, что бы ты девку не гоняла в поле?? Сказала, что малому мамка нужна?? Зови сюда сына!
На окрик на крылечко выбрался светловолосый вихрастый парень в синей куртке и широких штанах. Травница легко как перышко подняла тяжелый батог и принялась охаживать его по плечам приговаривая:
- Не гоняй жену в поле, береги жену и дите!!
Потом подустав, опустила свою палку и так же строго сказала:
- Неделю будешь баню топить, жену и малого в баню водить, мазь я оставлю - растирать обоих! И что бы в дом носил в тулупе!! Пошли Рита, дальше сами разберутся.
Пока ученица таращила глаза силясь понять, что сейчас было , травница начала объяснять усталым голосом.
- Милава - сирота, а Крас у Катраны единый сын. Он ее взял за пригожесть, а свекровь за смиренность, вот и гоняет молодуху в поле, едва родила, а дите коровьим молоком кормит, по лени холодного нальет, а младенцу это не еда, а отрава, вот с голоду ребенок уже и еле дышит. А Крас мать во всем слушает, жену не бережет. Ну да будем надеяться, наука впрок пошла.
С тем же вздохом лекарка взошла на крыльцо своей избы, подала из сеней пару легких берестяных ведерок и коромысло:
- Ступай, воды в баню натаскай, колодец рядом с грядами, пообедаем, и помыться надо будет.
Шевелиться не хотелось совсем, но солнце уже клонилось к закату, платье одетое утром уже не блистало чистотой, да и все равно обеда еще нет. Уговаривая себя, я поплелась искать колодец. Едва сойдя с крылечка, зацепилась длинным подолом за брошенную кем-то палку и свалилась, пребольно ударив большой палец ноги. Резкая боль, словно плотину отворила - захотелось домой, прижаться щекой к маминому боку, вдохнуть крепкий запах табака и железа от отца. Слезы хлынули по щекам, а из горла вместо хлюпов прорвался тоскливый вой.
Села, где упала, прямо на обрезок доски, о который вытирали ноги. И выла, выла, до сухости в горле и истерического икания. Наверное, выплакала все, что накопилось за прошедшие сутки. И только немного успокоившись и утерев нос и соленые дорожки на щеках, поняла, что все это время крепко держала за шею ту самую собачищу, что лежала равнодушно у крыльца на цепи. Вздохнула, разжала сведенные в истерике руки, полюбовалась красными пятнами и царапинами - прижала, похоже , псинку сильно, а ошейник шипастый. Высморкалась в тот же завалявшийся в кармане платок, и повздыхав пошла таскать воду погладив Врана на последок по лобастой башке. Кажется, я уже не боюсь собак, или только одну собаку...