— Отнеси записку моему домоправителю и возьми кое-что из моих вещей. А потом сходи к священнику из церкви Святой Екатерины и спроси, нельзя ли позаимствовать у него облачение коптского монаха. Если скажешь, что это для меня, он поймет. Пожалуйста, помоги мне, Рэйчел. Буду твоим вечным должником. — Я услышал, как полилась вода, а затем она появилась — чистая, отмытая.
— Вечным? Это заманчиво. — Рэйчел вытащила запутавшийся у меня в волосах большой кусок штукатурки. — Когда-нибудь он войдет в историю. Твоему парикмахеру можно доверять?
— Абсолютно. Хотя мы расходимся в оценке поэзии Рильке и ему не терпится сбрить мою бороду. Так ты выполнишь мою просьбу?
Рэйчел кивнула и уже через минуту вышла из дома с запиской для Ибрагима, положив в карман немного денег, которые я занял у Абдула.
Оставшись один, я распаковал астрариум. Бронзовые части тускло поблескивали в свете свечи. Трудно было не поддаться очарованию древнего творения. Я больше не решался до него дотрагиваться, он казался мне живым, наделенным силой тех, кто в него верил и владел до меня — Моисея, Клеопатры, Банафрит и других, кто за него умер. Опасный соблазн, сказал я себе. Как ни странно, устройство нисколько не пострадало, и магниты по-прежнему продолжали вращаться. Я немного посидел, зачарованный крутящимся механизмом. Большая стрелка все так же указывала на дату моего рождения, и больше ничего не изменилось. Странно, удивился я. День смерти Гарета появился почти сразу. Он что, все еще решает? Внезапно за спиной мелькнула вспышка. Я быстро обернулся, почти ожидая увидеть на стене и потолке тень Банафрит. Но там ничего не было.
Физиономия, отразившаяся в висевшем на стене осколке зеркала, была почти неузнаваемой. В кои-то веки подтвердились мои кельтские корни: черная густая борода закрыла почти все загорелое на месторождении Абу-Рудейс лицо, и только голубые глаза выдавали во мне англичанина. Ряса, рубашка и черная шапочка священника — все это дал Рэйчел отец Карлотто — мне удивительно подошли. Мне даже стало не по себе от того, что ярый атеист с такой убедительностью перевоплотился в духовное лицо. Зато это была великолепная маскировка.
— Ба, да ты как настоящий. — Рэйчел изумленно смотрела на меня. — Даже я бы не узнала.
Я вынул из собранной Ибрагимом сумки солнечные очки и надел.
— А вот так ты бы даже не заподозрила, что я европеец.
Рэйчел наткнулась на устроенные вокруг «Шератона» и всего центра полицейские кордоны, но, щедро подкупив их, сумела проскочить. Явившись на виллу, она обнаружила Ибрагима почти в истерике. Накануне вечером, когда он ездил навестить мать, на виллу ворвались, в моем кабинете и спальне перевернули все вверх дном, а овчарку Тиннина отравили. Люди Мосри подбирались ко мне все ближе. Я испугался, но одновременно меня охватила злость. Как они осмелились терроризировать Ибрагима и опять громить виллу? Я дал себе слово любыми способами оберегать от этих вандалов астрариум.