– А пожвольте жнать, гашпадинъ, увсѣ пеци у въ дворцѣ такъ сроблены?
– А что такое? спрашиваю.
– А игдѣ зѣ здѣсь огонь зецъ, и гдѣ дрова полозыть, и гдѣ дымъ пускать?!.. а самъ дрожитъ весь.
Я вижу, дѣло плохо, выскочилъ на крыльцо, за ворота, слышу гвалтъ за мной, я въ переулокъ, въ другой, въ третій – лови вѣтра въ полѣ. Туда забѣжалъ, что и фатеру-те еле нашелъ. Общій хохотъ.
– Да ты какъ-же ему печь-то сложилъ?
– Какъ же? Такъ и сложилъ, – видалъ, чай, какъ кирпичь складываютъ.
– Безъ оконъ, безъ дверей, значитъ?
– А то что?.. сквозить не будетъ! Въ топливѣ, опять, экономія. Очень ужъ потѣшно на жида-то было.
Кругомъ хохочутъ.
– Ну, пешникъ!.. Такъ дѣло и кончилось… за разсчетомъ не ходилъ?
Разсказчикъ покачиваетъ головою, ухмыляется и почесываетъ затылокъ.
– Получилъ, брать, не то съ сожалѣніемъ, не то съ досадой произноситъ онъ.
– Ну? Поди къ чорту…
– Сейчасъ околѣть – получилъ.
– Сказывай, какъ это, ну?
– А такъ! День прошелъ – ничего, погребъ мы рыть порядились, другой насталъ, прихожу къ вечеру на фатеру, а мнѣ и сказываютъ: фельфебель, молъ, былъ – къ ротному собираться нриказано. Что такое, думаю? Самъ чувствую – плохо дѣло; да что подѣлаешь? Собрались мы, выстроились, пождали немного. Выходитъ ротный, поздоровался, оглянулъ насъ; а собака былъ преестественная – живодеръ, одно слово.
– Всѣ въ сборѣ? спрашиваетъ.
– Всѣ, говорятъ, окромя больныхъ.
– Ну, хорошо.
Обратился онъ къ намъ, да громко таково:
– А, кто говоритъ, изъ васъ еврею Мовшѣ Червонскому печь клалъ, а?
Молчатъ всѣ.
– Смотрите, говоритъ, вы вѣдь меня знаете, – сознаніе – полъ вины, а самъ найду – не прогнѣвайтесь.-
Молчимъ всѣ, а у меня ровно тараканы по спинѣ бѣгаютъ, – ужъ сознаться хотѣлъ, да, думалось, можетъ и не откроютъ – народу мало ли.
– Такъ не хотите сказать, какой это придворный пешникъ Червонскому печь клалъ? а самъ улыбается ехидно таково. Улыбка эта поганая – злость меня взяла даже. Ахъ, чортъ тебя возьми, думаю, не скажу, хоть обдери, ищи самъ, сволочь проклятая.
– Такъ виноватаго нѣтъ?.. Ну и не надо. Позовите-ка Мовшу.
Я такъ и обмеръ. Бѣда неминучая. Теперь говори, не говори – все одна статья. А, чортъ его знаетъ, можетъ еще и не признаетъ жидъ. Ладно, стоимъ, вывели жида и жиденокъ съ нимъ, повели по шеренгѣ. Жду, самъ рожу скривилъ, глаза выпялилъ и языкъ за скулу заложилъ, Мазепа, одно слово – узнай, молъ.
Идетъ жидъ, всматривается, и жиденокъ съ нимъ; подходитъ и ко мнѣ, уставился – тотъ человѣкъ, да не тотъ, сумлевается; вижу, пожалуй, такъ бы и мимо прошелъ, да меня нелегкая попутала – не ногу видѣть жидовской хари, да и на. А тутъ, ровно насмѣхъ, представляется мнѣ, какъ онъ печку смотрѣлъ. Чувствую – прысну сейчасъ и шабашъ, даже всю рожу передернуло. Догадался, посмотрѣлъ, посмотрѣлъ, – «онъ самый,» говоритъ, «онъ печь клалъ,» и жиденокъ его туда-же поддакиваеть.