Перевод "Свадьбы Эльки" вышел один раз в России и один раз в ежемесячнике Горького в Берлине. И когда несколько лет назад собрались праздновать его юбилей, посовещались и решили выпустить "Свадьбу Эльки" роскошным изданием, экземпляров 260, с рисунками Мане-Каца специально для этой книги. Мне неведомо, кто был причиной задержки, но книга так и не состоялась, и, как мне кажется, даже художнику за работу заплачено не было. Не улыбнулось ей, Эльке, прелестной невесте, счастье: сначала издательство "Оманут" захотело выпустить ее нарядной книжкой, что разгневало ущемленного в своем праве первенства дорогого нашего Авраама Штыбеля. Знаменитый художник Пастернак выполнил по заказу Штыбеля семь иллюстраций по этому случаю, но небеса не благоволили начинанию.
За несколько месяцев до смерти поэт читал "Эльку" на посвященном ему вечере.
Видно теплилась в нем еврейская искра, словно искала, как искупить ей в мире грех злодейства против своего народа. И поэт знал об этом и чувствовал это. Он был потомком Якова Брафмана, составителя "Книги кагала", которая в свое время принесла немало бед его народу.
- Я сын дочери Брафмана! - сказал он; нет, не сказал даже, а встал и объявил особенным, трагическим голосом: - Известно ли Вам? (Мне было известно.) Ну как? Не страшно? Нет?!
И два вспыхнувших странным блеском глаза устремились на меня в упор.
Да, она жила в его душе. Он чувствовал в себе ту от прошлых поколений доставшуюся искру, хотел познать ее и понять, как она тлеет в нем. Исследуя болезнь своей души, он хотел также понять, как эта тайная искра невольно обнаруживает себя и самоуправно берет власть над сердцем. И может быть, по этой причине он столь углубленно занимался биографией Александра Пушкина. Книга, о которой он так много рассказывал мне за четыре года до пушкинских торжеств, не была издана. Может, помешали заботы о хлебе насущном, а может, все-таки она сохранилась среди его рукописей. Туманными (и тем не менее понятными) были его долгие рассуждения об особенностях деятельности головного мозга, его своеобразном атавизме, когда много поколений спустя вдруг дают о себе знать удивительные и непостижимые вещи. И он снова возвращался к истории семьи Ганнибал, предков Пушкина по материнской линии, говорил о сестре Пушкина.
Он полагал, что Пушкин был не негром, а абиссинцем: "Какую тайную склонность к продолжению определенной линии наблюдаем мы; и даже в именах: Ибрагим, Ицхак (второй) и отец матери Пушкина - Йосеф".
В дни международного собрания Пэн-клуба в Париже (1937) я виделся с ним в последний раз. Он, по вполне понятной причине, в нем не участвовал. Я же участвовал и охотно приму участие в подобных писательских собраниях. Я не из тех, кто, вместо того, чтобы спросить, какова ваша программа, приступает к ближнему, зажав в руке собственную программу, и по ней спрашивает с других. Я врач. Я не прихожу к больному с готовым диагнозом, чтобы выискивая, допытываясь и мудря, доказать всем, что вот она - мной предсказанная болезнь. Я люблю факты, по фактам я делаю заключение о причинах и роде болезни [...]