Он вдруг гасит улыбку, а вместе с ней отбрасывает и тон бодрого простачка. И тихо шепчет матушке на безупречном английском:
— Цирцея рядом…
Для меня это звучит бессмыслицей, которую бормочет очень умный вор, чтобы отвлечь наше внимание. Я собираюсь сказать это матушке, но выражение крайнего ужаса на ее лице заставляет меня похолодеть. Она резко оборачивается и начинает оглядывать уличную толпу так, словно ищет потерявшегося ребенка.
— Что такое? — спрашиваю я. — Что все это значит?
Но мужчины уже исчезли. Они растворились среди людей, оставив лишь отпечатки ног в пыли.
— Что этот человек сказал тебе?
Матушка говорит ледяным тоном:
— Ничего. Он явно был не в себе. Нынче на улицах небезопасно.
Я никогда не слышала, чтобы моя мать говорила вот так. Так жестко. И в то же время так испуганно.
— Джемма, я думаю, мне лучше пойти к миссис Талбот одной.
— Но… но как же печенье?
Вопрос был безусловно глупым, но сегодня мой день рождения. Конечно, мне не хотелось проводить его в гостиной миссис Талбот, но мне уж точно не хотелось провести его и дома, в одиночестве, всего лишь потому, что какой-то сумасшедший в черном плаще и его сопровождающий что-то сказали моей матери.
Матушка плотно натягивает на плечи шаль.
— Печеньем можно побаловаться и потом…
— Но ты обещала!..
— Ну да, только это было до того…
Она умолкает.
— До чего?
— До того, как ты меня так раздосадовала! В самом деле, Джемма, ты не в том настроении, чтобы являться к кому-то с визитом. Сарита отведет тебя обратно.
— У меня прекрасное настроение! — возражаю я, и по моему тону можно без труда понять, что это не так.
— Нет, не прекрасное!
Зеленые глаза матушки смотрят на меня в упор. В них светится нечто такое, чего я никогда прежде не видела. Это огромный, пугающий гнев, от которого у меня перехватывает дыхание. Но он угас, едва вспыхнув, и передо мной снова стоит привычная матушка.
— Ты слишком устала, тебе нужно отдохнуть. Вечером мы устроим праздник, и я позволю тебе выпить немножко шампанского.
«Я позволю тебе выпить немножко шампанского…» Это не обещание; это извинение за то, что матушка собиралась сейчас избавиться от меня. Когда-то мы все делали вместе, а теперь не могли даже просто поговорить на базаре, не язвя друг другу. Я смущена и разочарована. Мать никуда не хочет брать меня с собой, не только в Лондон, но даже и в дом к старой деве, которая всегда заваривает слишком слабый чай.
Паровоз снова пронзительно свистит, заставляя матушку подпрыгнуть на месте.
— Вот что, я разрешу тебе надеть мое ожерелье. Давай, надень его. Я знаю, оно тебе всегда очень нравилось.