— Что же ты наделала, Милли? Что мы обе с тобой наделали?
В такие совпадения Лайс не верил: сначала, на самом подъезде к поселку заметил бредущую по обочине девицу с отрешенным взглядом и красными зареванными глазами, потом застал и Галлу в слезах.
— Что она здесь делала? Что опять тебе наговорила?
Убить бы эту потаскуху — одни беды из-за нее!
— Ничего. Ничего плохого…
— Да? Одно только хорошее, и из-за этого хорошего ты снова рыдаешь!
О том, что разрыдаться и самому хотелось бы, он ей, конечно, не скажет.
И о том, что слыхал в городе.
И о письме, которое принесли вчера, когда она спала. Письме, которое многое объясняло, но ничего уже не исправило бы.
— Лайс, у нас дома денег нет. Нужно будет в банк завтра съездить.
— Как нет? Там же еще монет двадцать золотом оставалось и серебро…
— Я их отдала.
— Как? Кому?
Бездна с ним, с золотом, но то, что она перестала вдруг плакать и голос ее зазвучал неестественно спокойно, испугало его до ужаса.
— Миласе.
— Кому?! — взревел он. Да что за безумие здесь творится?
— Миласе. Она не плохая. И не злая совсем. И совесть у нее есть, это ведь, наверное, для таких, как она — редкость…
— Галчонок, я не понимаю. Зачем?
— Она уехать хочет. Из Марони. Я ей сказала, что вовсе не обязательно на Саатар, в Кармоле ведь тоже полно городов и поселков, где ее никто не знает… А теперь у нее деньги есть. Поедет куда-нибудь, домик купит, козу там или корову…
— Гал, ты сама понимаешь, что говоришь?
— Я, Лайс, теперь много чего понимаю. Это я раньше дурой была. У меня ведь все было, все! Все, о чем я могла только мечтать, и даже такое, о чем и не мечтала. И нужно было всего лишь поверить… А теперь уже поздно. И никто, кроме меня самой, не виноват. Ты ведь не знаешь, он приходил тогда, а я… Что толку говорить? Бесполезно. Ничего уже не вернешь. Только как я буду жить без него?