Похоже, моя любовь зарубцевалась, как старый шрам.
«Вот и еще одна неслучайность, — подумал я. — Кто-то там, наверху, устроил эту встречу, чтобы дать мне окончательно понять: того, что я чувствовал когда-то к этой женщине, больше нет».
Прощаться мне, кроме Инны, было не с кем — наоборот, все попрощались со мной: Сева, укативший в Америку, Света, ковавшая себе новое семейное счастье с бывшим сокурсником, даже, наверное, в каком-то смысле Щербак, записавший меня в онкопациенты.
Инна провожала меня на Центральном вокзале. Накрапывал дождь.
— Уезжать в дождь — хорошая примета, — заметила она.
Я не стал возражать, хотя накануне вечером меня, впервые за три недели, опять внезапно посетила тупая боль в желудке — еще и теперь она пульсировала слабым эхом внизу живота. И меня охватил страх — не столько за себя, сколько за то, что я могу не оправдать ее надежд. И еще мне было неприятно оттого, что с самого начала скрыв от Инны свое состояние, я в какой-то мере обманул ее.
Но отступать было поздно.
— «На первый путь первой платформы прибывает скорый поезд номер 22 «Прага — Москва». Нумерация вагонов…»
— Ну вот и все, — произнесла Инна. — У тебя какой вагон?
— Десятый.
— Все, Игорь, давай, — она легко, как тогда, поцеловала меня в щеку. — Долгие проводы — лишние слезы. Успеха тебе. Нам.
Мимо на скорости пронесся десятый вагон. Я, неловко бросив «пока», будто уезжал всего на пару дней, побежал догонять его, держа в одной руке дорожную сумку, в другой билет и лист с ксерокопией паспорта: сам паспорт с визой дожидался меня где-то в кабинете Геннадия Исаковича Марголина.
Вагон оказался полупустым. Я бросил сумку на нижнюю полку купе и подошел к окну. Приникнув щекой к холодному стеклу и скосив глаза, попытался разглядеть фигурку Инны.
Но увидел лишь идущего по перрону милиционера в блестящем от дождя плаще.
Некоторое время я вполглаза наблюдал, как черноволосые стюардессы компании «Олимпик эрвейз» безмолвно демонстрируют правила обращения со спасательными жилетами и кислородными масками. «Если мы грохнемся с такой высоты, не поможет ни то, ни другое», — подумал я.
Самолет сразу ушел за облака, и большую часть пути мне оставалось созерцать лишь серебристое крыло, заметное покачивание которого как раз и наводило на всякие нехорошие мысли.
Чтобы уйти от них, я надел наушники, пощелкал переключателем каналов в подлокотнике и остановился на кратком курсе греческого языка. Бархатный женский голос многократно повторял «калимера», «калиспера», «калинихта», «паракало», «пуйне туалеттес» и тут же переводил фразы на английский. В конце концов, из всего набора мне запомнилась лишь «пуйне туалеттес» и «паракало». Я снял наушники и задумался о своем.