Поступая так, Феликс предупредил Розу, что это ненадолго, и не предполагал даже, насколько близок к истине. Розе довелось получить и отправить не больше пятнадцати телеграмм Люси. Последняя по счету оказалась для нее роковой.[26]
…Открытку с проявленным текстом Дорн вручил Розе в музее, где они встретились будто невзначай у стенда с индонезийскими редкостями. Открытка была в плотном конверте из секретки, который Дорн незаметно опустил в подставленную радисткой сумочку.
Подождав ухода Розы, Дорн вернулся в контору, не надеясь увидеться с радисткой раньше следующего вечера, но она пришла утром, и по синим кругам возле глаз было ясно, что ночью она и не прилегла.
Солнце настойчиво лезло в окно, и Дорн зажмурился.
— Виктор, — почти прошептала Роза. — Все очень плохо, Виктор…
— Поссорилась с Петерсом?
— Я сяду, — сказала Роза. — Мы не поссорились… Он видел телеграмму. Так получилось…
— Как это произошло?
— Я порвала конверт. По ошибке… Я думала, что там счет из прачечной, старый счет, уже не нужный, и порвала, а потом испугалась, полезла в корзинку, и Ганс увидел его…
— Конверт?
— Он вошел, когда я склеивала клочки.
— И прочел текст?
Роза поднесла руки к щекам.
— Он никому не скажет, Виктор! Ручаюсь!.. Он просто парикмахер и не интересуется ничем, кроме кино…
«Маленькая Ева погубила Адама», — вспомнил Дорн. Совпадение? Кого имел в виду капитан из ХА?.. Роза встала.
— Скоро сеанс. Я пойду?
— Сеанса не будет, — сказал Дорн.
…Он бродил по Парижу, открывая его для себя заново. Заходить в метро он не решался, боясь засад на станциях; автобусные линии тоже, без сомнения, проверялись нарядами полиции и агентами контрразведки. Несколько часов он провел на Монмартре, пока не сообразил, что одет слишком элегантно для района искусств; тогда он стал спускаться к центру, избегая многолюдных улиц и придерживаясь переулков, о существовании которых прежде и не догадывался. Устав, он присаживался на мокрые скамейки под деревьями и прислушивался к своему сердцу. Страха не было, сердце билось ровно и четко, как метроном.
На набережную Сены у моста Аустерлиц, где в запасном тайнике хранились паспорта и деньги, можно было идти только вечером. Старое удостоверение и все бумаги, какие только нашлись в карманах, Поль порвал на мелкие клочки и отправил в урны. Любая случайная облава или обычная для парижского быта уличная проверка документов сулили арест, но Поль надеялся, что сумеет выкрутиться в участке, тогда как со старым удостоверением его ожидало гестапо… В захудалой, на два кресла, парикмахерской, приютившейся в тупике возле кладбища Сент-Эжени, Поль коротко постригся и подбрил брови: косые височки и набриолиненный пробор превратили его в представителя того достаточно распространенного и известного полицейским типа парижанина, на котором они, как правило, не задерживали ищущего взгляда.