В сумерки, когда почти все уже спят, я слышу шепот за перегородкой.
Минуту спустя входит на цыпочках наш санитар, за ним… Нина. Санитар бесшумно направляется к моему месту.
Я сажусь, до пояса прикрывшись одеялом. Нина подходит. Санитар, выразительно вздохнув, так же, на цыпочках, удаляется.
— Как чувствуете себя? — У Нины довольно-таки расстроенный вид.
— Спасибо… Садитесь, пожалуйста.
— Как температура? — Она присаживается на краешек постели и берет холодными пальцами мою ру: iy повыше кисти, нащупывает пульс, которого у меня, по-моему, нет.
Я стараюсь не дышать и не глядеть на нее. И все-таки вижу опущенные веки, сосредоточенно сомкнутый рот.
— Кажется, температура спала, — говорит Нина.—
Но все равно вам надо лежать, на перевязку пока не ходите. Я приду к вам сама.
— От Наджаровой вам за это не нагорит?
— Глупости, — отвечает Нина. — Это все злые языки… На самом деле она очень добрая.
Теперь, в сгустившихся сумерках, я смелее гляжу в ее лицо: большие глаза, нежный овал подбородка…
— А потом вы опять на передовую? — Нина спрашивает об этом, уже поднявшись.
— Нет, я в штабе… Если вам не трудно, принесите мне завтра что-нибудь почитать, на свой выбор.
Она обещает.
5
Нина приходит утром. Температура у меня действительно спала, и она смеется, рассказывая всем, как вчера ей влетело от военврача второго ранга Наджаровой за то, что она, негодная сестра, забыла дать мне стрептоцид. Мне приятно, что раненые улыбаются, глядя на ее мальчишески округлое, с ямочками лицо.
Нина не забыла о моей просьбе. Я бережно кладу в изголовье завернутый в газету томик Джека Лондона.
Два следующих дня я провожу в палате: перевязку пока менять не надо, и мне велено лежать. Нина не показывается, я читаю и перечитываю рассказы и… злюсь на себя.
На третий день после обеда отправляюсь в хирургическую. Наджарова почему-то холодна со мной. Нина молчит.
— Доктор, можно мне теперь выходить на прогулку? — спрашиваю я Наджарову.
— Можете, можете, — отвечает она.
В передней я говорю Нине, что хотел бы вернуть ей книгу. Она вполголоса просит меня прийти в шесть вечера к бывшему клубу.
В палате я застаю Иванова за сбором вещей. Он упаковывает в чемодан белье, теплый свитер, носки, бритвенный прибор. Он настоял на выписке и сегодня же возвращается в свои мастерские. Мне жалко расставаться с ним: за неделю мы подружились. Иванов достает со дна чемодана пухлую книжечку.
— Тебе это нужнее.
Я смотрю на обложку: «Русско-немецкий и немецко-русский словарь» — мне он, правда, очень нужен.
— Рекомендуется как успокоительное и сдерживающее… Противопоказаний нет, — добавляет Иванов с улыбкой, и мы прощаемся.