Совершает ли он, граф фон Топпенау, измену?
Но, во-первых, изменить можно только тому, чему ты предан и во что веришь. А граф фон Топпенау не верит в бредовые идеи нацизма, ненавидит эти ублюдочные мечты тупых лавочников, как ненавидит и самого фюрера, этого истеричного демагога, ведущего Германию и всю Европу к катастрофе. А во-вторых, если вдуматься, то подлинные интересы Германии лежат именно на пути противоборства Гитлеру. Значит...
Фон Топпенау подумал о том, что все его близкие, начиная с венской родни и кончая министерскими приятелями, в тесном кругу всегда злословят насчет фашистских бонз. Их симпатии, как и симпатии самого графа, на стороне французов и англичан. Поговаривают, что и среди военной верхушки многие не одобряют намерений Гитлера вести будущую войну на два фронта. И можно не сомневаться, что империя имеет своих людей где угодно -и в абвере, и в оберкоммандо вермахте, а может быть, и среди ближайшего окружения Гитлера. Ведь это империя. Это не доморощенные немецкие политиканы!
Как знать, может быть, от ответа на предложение сэра Бредлея решится вся твоя судьба?
И не только твоя судьба, но и судьба нации?
Судьба мира?
Топпенау снова бросился в кресло. Эрвин Больц вне подозрений. Гитлер — это катастрофа. Будущее принадлежит Франции и Англии. Оттолкнуть протянутую руку?
Раз и навсегда обречь себя на роль нацистского хорт?
Раз и навсегда отказаться от манящей, открывшейся тебе свободы?
— Никогда! — вслух произнес он„.
На следующее утро Топпенау позвонил Больцу. Начал с пустяков. Поболтал о намерении купить автомобиль, о предстоящей поездке в имение князя Радзивилла. И только потом спросил:
— Ну как, вы решили, когда отправитесь к друзьям? В начале или в конце августа?
Больц сразу догадался, о чем спрашивает собеседник. После небольшой паузы ответил:
— Думаю, второго августа будет лучше.
— Я тоже так думаю, — сказал Топпенау. — Конечно, все отверстия должны быть закрыты. Это основная пред посылка... Так?
Он не ждал, что тон Больца может внезапно стать таким сухим.
— Извините, я занят. Могу увидеться только вечером. Позвоню сам, сказал Больц и тотчас повесил трубку.
Граф густо покраснел и поначалу возмутился.
Но спустя полчаса понял, что Больц прав. О таких вещах по телефону не говорят даже намеками. Могут подслушать.
Он проникся к Больцу еще большим уважением.
И когда тот при встрече начал с извинений, великодушно прервал юриста:
— Не надо, дорогой мой! Я все понял! Вы были абсолютно правы. Извинения обязан принести я... Итак, вы решились?
Они сидели за столиком в маленькой кондитерской, набитой публикой. На них никто не обращал внимания.